|
Скачать
версию для печати
Генерал-майор авиации, дважды Герой Советского Союза
СЕРГЕЙ ЛУГАНСКИЙ,
НА ГЛУБОКИХ ВИРАЖАХ
Записки военного летчика. ч.1
АЛМА-АТА - 1963
9(с)27 Л83
В центре Алма-Аты, в родном городе прославленного
советского летчика Сергея Даниловича Луганского, стоит бронзовый
бюст ему, дважды Герою Советского Союза.
Свой боевой путь Сергей Луганский начал еще во время войны с Финляндией.
В годы Великой Отечественной войны он покрыл себя неувядаемой славой
как летчик-истребитель, сбив несколько десятков вражеских самолетов,
доведя технику владения машиной в воздухе до совершенства. Немецкая
служба наблюдения всякий раз предупреждала своих летчиков при появлении
самолета Сергея Луганского: "Ахтунг! Ахтунг! В небе Луганский!"
С первого дня до сражения у ворот фашистской столицы прошел дороги
войны С. Д. Луганский. Он воевал на Дону, под Харьковом, в небе
Волгограда и Курска, его полк прославился в воздушных боях над Польшей
и Германией.
В своих записках летчик Луганский рассказывает о боевых буднях советских
соколов, о труднейшей военной профессии истребителя.
Литературная запись Николая Кузьмина
КРЫЛЬЯ
Звенящая жара над оренбургской степью. Сухой горячий
ветер дует ровно и сильно. Пепельно-сизый ковыль послушно клонится
под ветром, и если долго смотреть вдаль, то кажется, что по выжженной
степи одна за другой прокатываются однообразные седые волны. Но
мертва степь, и нет в ней никакого движения. Разве прогонит порой
иссохший комок перекати-поля да в знойном, обесцвеченном жарой небе
величаво и сонно проплывет на немыслимой высоте еле видимый крестик
степного стервятника,
Тихо, сонно, безжизненно в степи.
Но вот где-то неподалеку, в стороне, раздаются резкие, оглушительно
стреляющие в степной тишине выхлопы авиационного мотора. Треск мотора
все громче, скоро слышится лишь слитный ровный гул. А вот наконец
и сам самолет. Сорвавшись с недалекого аэродрома, маленькая машина
проносится низко над нашими головами и взмывает в безоблачное небо.
Это боевой самолет, истребитель И-5.
Задрав головы, мы с восхищением наблюдаем за истребителем.
Мы - это вчерашние восьмиклассники, только-только приехавшие по
комсомольскому призыву в Оренбургскую школу летчиков. Никто из нас
еще не видел боевых машин, не сделал выбора: кем быть, истребителем,
бомбардировщиком, штурманом? Поэтому, не обращая внимания на иссушающий
ветер, на яркий, режущий глаза солнечный свет, мы не отрываясь смотрим,
как уходит в бескрайний воздушный простор маленькая стремительная
птица. Болит шея, от напряжения ломит затылок, А летчик в небе начинает
творить чудеса. Еще не набрав достаточной высоты, истребитель вдруг
переворачивается через крыло-раз, другой, третий! Потом пилот бросает
машину резко вверх, и она, послушная умелым рукам, взмывает почти
по вертикали. Легко и непринужденно следует целый каскад фигур высшего
пилотажа. Мощный гул мотора стоит над степью. Вот самолет накренился
на крыло,- круче, круче! - ив таком положении описал безупречно
чистую мощную кривую. Какой глубокий вираж!
- Ну?-толкаю я своего приятеля Николая Мурова, с которым мы вместе
приехали из Алма-Аты.
- Да-а...- ошалело шепчет он, потирая занемевшую шею.
Рокот мотора замирает в безбрежном воздушном океане. И мы тут же
решаем, что будем истребителями,
только истребителями. Неизвестный летчик на своей послушной машине
покорил нас безраздельно.
...Кажется, все это было так недавно, но на самом деле я вспоминаю
далекое время, счастливые и безмятежные дни юности.
У людей моего поколения юность кончилась с последними часами мирного
времени. Мы почувствовали себя взрослыми в тот миг, когда над Родиной
нависла грозная опасность, когда раздались первые залпы надолго
затянувшейся войны, Мне было тогда двадцать один год.
Эскадрилья истребителей звено за звеном, тройками, срывается со
льда озера Карку-Лампи и выстраивается в боевой порядок. Четкая
линия самолетов плывет по бледному северному небу. Ровный гул моторов
привычно стоит в ушах. На наших планшетах незнакомая территория.
Внизу все бело. Зима, снег. Позади скоро скрываются знакомые очертания
небольшого озерка, на льду которого полевой аэродром истребительного
полка.
Наш аэродром расположен недалеко от границы с Финляндией. Мы принимаем
участие в военных действиях, которые в то время назывались финской
войной,
Нет необходимости подробно писать сейчас о причинах вооруженного
столкновения с нашим северным соседом. Конфликт между СССР и Финляндией,
переросший в конце ноября 1939 года в войну, был по существу навязан
нам недобрососедской политикой финских правящих кругов.
Общеизвестно, что в декабре 1917 года правительство молодой Советской
республики предоставило Финляндии независимость. Однако финская
реакция толкнула свою страну на сближение с кайзеровской Германией
и с тех пор неоднократно организовывала провокационные налеты на
нашу территорию фашистских шюцкоровских частей. Пресловутая линия
Маннергейма, а также обилие военных аэродромов на границе с Советским
Союзом отнюдь не говорили о мирных намерениях финской военщины.
Поэтому ясно, что в условиях обострившихся военно-политических отношений
в Европе наша страна не могла оставаться безучастной к тому, что
замышлялось на ее границах.
Колыбель Октябрьской революции Ленинград находился лишь в тридцати
двух километрах от подготовленного финнами плацдарма. К тому же
не защищены были вход в Финский залив и наш единственный на севере
незамерзающий порт Мурманск. Чтобы обезопасить эти жизненно важные
центры страны, Советское правительство предложило отодвинуть на
несколько десятков километров советско-финскую границу на Карельском
перешейке в обмен на вдвое большую территорию.
Финляндское правительство не приняло советских предложений.
Ныне известно, что именно Германия потребовала от Финляндии не допускать
соглашения с Советским Союзом, в то же время экспортно-импортный
банк США предоставил Финляндии заем в десять миллионов долларов.
Правящие круги Финляндии заняли враждебную и непримиримую позицию
в отношении СССР.
В середине октября 1939 года в Финляндии была объявлена мобилизация
запасных и введена всеобщая трудовая повинность, началась эвакуация
населения Хельсинки, Выборга и других городов. На Карельском перешейке
сосредоточились главные силы финской армии.
Положение становилось угрожающим. 26 ноября финская артиллерия произвела
неожиданный обстрел советских войск под Ленинградом. Через три дня
провокационная вылазка повторилась.
30 ноября войска Ленинградского округа перешли в наступление.
Со стороны Советского Союза это был вынужденный шаг. СССР не преследовал
цели лишить Финляндию независимости или оккупировать ее территорию,
а стремился лишь воспрепятствовать использованию Финляндии как плацдарма
для антисоветской войны.
Такова краткая предыстория советско-финляндской войны, ответственность
за которую несут агрессивные империалистические круги.
В 1957 году Н. С. Хрущев с полным основанием говорил: "Исторический
опыт недавнего прошлого показывает, что нарушение добрососедских
отношений между Советским Союзом и Финляндией каждый раз оказывалось
лишь на руку агрессивным кругам империалистических держав, интересы
которых не имеют ничего общего с национальными интересами Финляндии".
Первое боевое задание...
Мы читали в газетах о мирных предложениях Советского правительства
и были возмущены провокациями финнов. Приказ войскам Ленинградского
округа о начале военных действий был встречен нами как справедливый
акт возмездия. До сих пор помню, с каким нетерпением молодые летчики
рвались в бой. Из-под Пскова, где стояла наша 14 истребительная
бригада, мы перелетели сначала в Пушкинское село, затем в Новую
Ладогу, в Ладейное поле и уже потом на Карку-Лампи.
В Пушкинском селе нас задержала непогода. Сидим день, сидим два,
три, неделю. Да сколько же можно! Газеты полны сообщений о боевых
действиях, наши там дерутся, а мы из-за какой-то непогоды вынуждены
отсиживаться. Возбуждение было так велико, что все мы, недавние
выпускники летных училищ, насели на комиссара бригады Гришу Кравцова.
Претензии у всех одни: "Чего сидим? Даешь на фронт". Сейчас
об этом смешно вспоминать, но в то время мы были готовы плюнуть
на непогоду и лететь во что бы то ни стало, лететь в ночь, в пургу,
в стужу. Все мы тогда самозабвенно пели: "Если завтра война"
и "Когда нас в бой...", все верили, что любую из войн
сможем выиграть "малой кровью, могучим ударом".
Бедный Гриша Кравцов успокаивал нас терпеливо и снисходительно,
но в его спокойствии бывалого человека мы в своем азарте усмотрели
чуть ли не равнодушие, и дело, помнится, дошло до партийного собрания...
И вот первый боевой вылет.
Впоследствии нашему истребительному полку приходилось заниматься
и штурмовкой передовых позиций белофиннов и переброской продовольствия
окруженной в лесах знаменитой Пролетарской дивизии, но в первый
вылет мы встретили врага в небе.
Руки мои привычно лежат на рычагах управления. Впереди и чуть в
сторонке я вижу машину командира звена Владимира Пешкова, нашего
старшего товарища и наставника. Я знаю, что он, как и все летчики
эскадрильи, нетерпеливо и зорко всматривается в чужое стылое небо,
чтобы не пропустить, первым заметить неприятельские самолеты.
Эскадрилья летит четко, как на ученье. Мы ведем поиск. Еще в школе
инструкторы, бывалые летчики, прошедшие через бои в Испании и Монголии,
внушали нам, что истребитель-хозяин неба. Истребитель-оружие атаки,
он сам ищет врага и навязывает бой. "А что такое бомбардировщик?
- с оттенком превосходства говорили инструкторы.- Висит, как горшок,
и всего боится".
Далеко на горизонте, где белесое зимнее небо сливается с заснеженной
землей, мы замечаем восемь черных точек. Ага, вот он, неприятель!
Теперь скорее ввысь, чтобы набрать выгодную для атаки высоту. На
полный газ включены моторы. Руки еще крепче сжимают рычаги, внутри
все дрожит от нетерпения и азарта. Сейчас, сейчас!.. Неприятельские
самолеты тоже набирают высоту. Сближаемся. Теперь уже отчетливо
видно, что перед нами "фоккеры", немецкие машины. Их восемь,
восемь вооруженных стервятников, готовых нападать, огрызаться, драться,
готовых распороть твою машину пулеметной очередью и повергнуть на
землю.
В каком-то диком, неуемном возбуждении я забыл обо всех наставлениях
командира, потерял из виду соседей и на полном газу помчался навстречу
"фоккерам". Мелькнули очертания неприятельских машин,
трассирующие очереди, еще что-то, и я одумался, лишь увидев перед
собой мирное безоблачное небо. А где же "фоккеры"? Неприятель
умелым маневром вышел из боя, прижался к земле и уходил к себе.
Вся наша эскадрилья сохраняла боевой порядок, и только я да мой
товарищ Николай Муров, вырвались из строя. Тут только запоздалое
благоразумие взяло верх. Какие же мы еще щенки, если так легкомысленно
выскочили вперед! А боевой порядок? А закон боя, где ведомому отведено
строгое место?! А заповедь истребителя - сам погибай, но товарища
выручай?! Все забыли. И, видимо, родились мы с Муровым под счастливой
звездой, если наша горячка благополучно сошла нам с рук. Будь у
неприятеля равные с нами силы и прими он бой, не миновать бы нам
смертельной очереди в хвост.
Виновато возвратились мы к эскадрилье, заняли свои места за самолетом
Пешкова и так возвратились на аэродром. А уж что было вечером, на
разборе боевого дня, лучше и не вспоминать. Скажу лишь, что ребята
у нас были опытные, познавшие как радость побед, так и горечь поражений.
Бригадой командовал герой боев в Испании Евгений Холзаков, эскадрильей-участник
сражений в Монголии Иван Попов, вместе с нами летали Герои Советского
Союза братья Орловы и многие другие известные в то время летчики.
Эти люди знали цену настоящей отваге, они не раз смотрели смерти
в глаза, и если остались живы, то благодаря не одной безрассудной
храбрости, но и высокому искусству боя, дисциплине и хладнокровию,
без которых немыслим настоящий летчик-истребитель.
"Вразумляли" они нас так, что памятно до сих пор. Но суровый
урок боевых товарищей пошел нам на пользу.
Повседневной "работой" истребителей на финском фронте
было такое, казалось бы, малоподходящее для них занятие, как штурмовка
передовых позиций. Наши наземные войска ломали хорошо укрепленную
линию Маннергейма, и задачей авиации было помочь им разбивать долговременные
опорные пункты врага, подавлять артиллерию и загонять пехоту в землю.
Особенно упорные бои разгорелись в феврале. Недавнее наступление
наших войск не принесло ожидаемых успехов, атакующие части остановились
перед второй линией обороны. Тогда командование фронта приказало
вывести из боя головные дивизии для отдыха и пополнения, подтянуть
резервы.
Три дня в районе Карельского перешейка бушевала метель. Нечего и
говорить, что вся наша авиация крепко засела на своих аэродромах.
Мы знали о готовящемся наступлении и ждали улучшения погоды.
28 февраля пурга утихла. Мощный артиллерийский шквал потряс укрепления
белофиннов. В воздух поднялась авиация.
Низко над землей, почти на бреющем полете, проносились к линии фронта
эскадрильи истребителей. Сверху хорошо видны результаты работы нашей
артиллерии. Весь передний край противника буквально перепахан. На
девственно-белом снегу чернела развороченная земля, валялись обломки
дотов и дзотов, дымили взорванные склады.
С заранее подготовленных позиций двинулись в наступление наши танки
окрашенные в белый цвет, они почти совсем сливались со снегом. Следом
за танками поднялась пехота.
Артиллерия перенесла огонь в глубину обороны противника.
В этот момент со мной произошел крайне неприятный случай.
Совершенно неожиданно я почувствовал, что с моим самолетом творится
что-то неладное. Его вдруг дернуло, вскинуло и, несмотря на все
мои отчаянные усилия, перевернуло. Земля близко, и без запаса высоты
я ни за что не смог бы выправить машину. На раздумья и принятие
решения оставались считанные секунды. Вот-вот самолет могло кинуть
в штопор и тогда...
Сильным, заученным еще в школе рывком я выбросился из кабины и камнем
полетел вниз. Вскоре раскрылся парашют. Но самое прискорбное было
то, что от резкого рывка с ног моих слетели тяжелые меховые унты,
и я остался в одних носках. А мороз тогда стоял свыше пятидесяти
градусов, и мы даже на лицо надевали предохранительные маски из
тоненьких кротовых шкурок.
Приземлился я в глубокий, высушенный морозом сыпучий снег. Освободился
от парашюта, вынул пистолет и огляделся. Эскадрилья моя ушла вперед,
кругом было тихо, белофиннов не видно. Видимо, я находился на нейтральной
полосе. Однако стоило мне приподняться, как раздалась короткая автоматная
очередь. С величаво замерших в морозном сиянии деревьев тонкой кисеей
посыпался снег. Я зарылся.
Неужели белофинны? Нет, живым они меня не возьмут!
Мне вспомнились товарищи по полку Фаткуллин и Корнюшин. Самолет
командира эскадрильи Фаткуллина был подбит в воздушном бою, и летчик
выбросился на парашюте. Приземлился он на вражеской территории.
Сверху было хорошо видно, как бросились к беспомощному Фаткуллину
финские лыжники. Кружа над поляной, наши летчики открыли сильный
пулеметный огонь и заставили белофиннов залечь. А самолет лейтенанта
Корнюшина пошел на посадку, чтобы подобрать попавшего в беду командира.
Смельчак сел, но взлететь не смог. Видимо, помешал рыхлый глубокий
снег. С отчаянием кружились летчики над оставшимися у врага товарищами,
Что было делать? Горючее на исходе, нужно возвращаться на аэродром.
Решили слетать на базу, быстренько заправиться и снова вернуться.
Но когда вернулись, было уже поздно.
Мы потом с ужасом рассматривали обезображенные трупы летчиков. Белофинны
вырезали на телах наших товарищей пятиконечные звезды, выкололи
глаза, отрезали уши. Это было какое-то тупое, животное зверство...
"Нет,- подумал я, сжимая в руке холодную рукоятку пистолета,-
все, что угодно, только не плен. Живым не дамся". И, не поднимаясь
из снега, я пополз. Автоматные очереди раздавались еще раза два
или три, потом все стихло. Очевидно, меня заметила белофинская "кукушка"
- одинокий, притаившийся в засаде автоматчик. Я уполз, и "кукушка"
потеряла меня из виду.
Теперь можно было подняться и оглядеться как следует. Где-то позади
глухо прокатывались раскаты боя. Но здесь, на этом участке, стояла
удивительная тишина. Далеко ли наши? Я с беспокойством пощупал свои
ноги - они уже не чувствовали боли. Неужели обморозил? Надо скорее
к своим! Спасение мое только в быстроте. Я сбросил мешавший мне
комбинезон и налегке побежал.
Сейчас трудно сказать, сколько мне пришлось, бежать. Помню лишь,
что я бежал, бежал из последних сил, бежал!... Только бы не отморозить
ноги!.. К счастью, я натолкнулся на наше боевое охранение, бойцы
провели меня в землянку и в несколько рук принялись оттирать снегом.
Здесь, в землянке пехотинцев, я впервые в жизни выпил стакан спирта.
Выпил, согрелся и заснул.
Назавтра я был уже в своей части.
- Живой!!!-обрадовались товарищи, увидев меня целым и невредимым.
- Братцы, смотри, кто пришел!
- Серега!.. Друг!
Приятно было снова очутиться в родной эскадрилье.
После объятий и расспросов командир звена Владимир Пешков объяснил,
что произошло с моим самолетом. Оказывается, волна истребителей
шла чересчур низко, и моя машина попала в струю артиллерийского
снаряда. Поток воздуха был настолько силен, что самолет перевернуло,
Такие случаи, по словам Пешкова, бывали и раньше
- Ну, все хорошо, что хорошо кончается,- резюмировал он.- Как чувствуешь
себя?
- Надо командиру эскадрильи представиться.
- Да,- спохватился Пешков.- Я совсем забыл! Пошли.
Командир эскадрильи Иван Иванович Попов был гораздо старше нас.
Он уже успел повоевать в Монголии, имел награды.
Встретил меня Попов со сдержанной радостью. - А мы уж думали...
Ну, садись, рассказывай. Как самочувствие! Летать можешь?
Мог ли я летать? После всего, что мне довелось пережить, я ни о
чем больше не думал, как только подняться в воздух.
Отправляясь в этот же день на боевое задание, я почувствовал, насколько
сжился с боевой машиной, с тем непередаваемым ощущением, которое
испытывает летчик в полете. Я понял, что с небом теперь связана
вся моя жизнь. Мне приятно было вновь взять в руки рычаги послушной
боевой машины, видеть впереди и сбоку привычный строй эскадрильи.
Здесь я на своем месте. Только после вчерашнего я как-то остепенился,
словно стал старше, спокойней, рассудительней.
|
