Генерал-майор авиации, дважды Герой Советского Союза
СЕРГЕЙ ЛУГАНСКИЙ,
НА ГЛУБОКИХ ВИРАЖАХ
Записки военного летчика. ч.4
Однажды, закончив полеты, я пришел к комиссару полка
Ивану Федоровичу Кузьмичеву и подал коротенькое заявление.
-О!-воскликнул комиссар.-Давно пора, Сережа.
- Как-то казалось, что еще недостоин,- сконфуженно промямлил я.-
Не подготовлен, что ли...
- У тебя уже шесть сбитых самолетов. А это,- комиссар потряс моим
заявлением,- обяжет тебя драться еще лучше. Понял?
Вечером в нашей землянке состоялось партийное собрание полка. Было
уже поздно, горела лампа. Товарищи сидели на нарах.
Произносить долгие речи было незачем, да и некогда,- с рассветом
начинался утомительной боевой день. Мне запомнились коротенькие
выступления Володи Пешкова и Ивана Глухих, дававших мне рекомендации.
Смысл бесхитростных речей обоих моих товарищей сводился к одному:
достоин.
Собственно, и предложение тогда было одно: принять. Быстро проголосовали
и разошлись.
Летчики улеглись, потушили лампу. А мне не спалось. То, что произошло
сегодня, для моих друзей, видимо, было уже привычно и давно пережито.
Но для меня это показалось исполненным какого-то великого смысла.
Теперь я уже не тот, что прежде, теперь я обязан быть лучше, смелее,
настойчивей... Я потихоньку встал и вышел из землянки.
На аэродроме продолжалась обычная малозаметная ночная жизнь. Возле
самолетов возились техники. Одни осматривали моторы, другие пополняли
боезапас.
На востоке забрезжила заря, В эту ночь я так и не уснул.
Мы вылетели на Ростов вскоре после того, как его оставили наши войска.
Внизу, под крыльями самолета, проплывала многострадальная обезображенная
земля. Дымились развалины взорванных элеваторов, горел хлеб. Дымный
чад застилал поля. Казалось, горела сама земля.
Немцы наводили переправы через Дон. К Ростову тянулись колонны пленных.
Мы с бреющего полета обстреляли конвой. Воспользовавшись суматохой,
пленные бросились в разные стороны. Впоследствии мне довелось встречаться
с людьми, которые сумели перебраться через Дон и вернуться в свои
части.
В самом Ростове уже хозяйничали фашисты. На обратном пути над Доном
у нас произошла короткая стычка с "мессершмиттами". Мы
хотели выйти из боя и скорее вернуться на базу, но случай с самолетом
командира эскадрильи Ивана Глухих заставил нас задержаться.
Бой с "месеершмиттами" уже закончился, когда мотор машины
Ивана Глухих вдруг отказал. Видимо, случайная пуля все же повредила
что-то в машине, Умело планируя, Глухих повел истребитель на посадку.
Не выпуская шасси, он посадил его на "брюхо". Мы сверху
видели, как "запахал" по земле самолет и, оставив недолгий
след, замер и окутался клубами мерзлой пыли. Летчик был жив и невредим.
Передовые части немецких мотоциклистов, перебравшихся через Дон,
видели происшествие с нашим самолетом. Несколько мотоциклистов,
не разбирая дороги, помчались от берега к беспомощному летчику.
Мы кружились так низко, что мне отчетливо видны были подпрыгивавшие
на сидениях фигуры людей в кургузых мундирах, Иван Глухих выскочил
из самолета и в отчаянии огляделся. Бежать было некуда. Впереди
лежала ровная, как стол, степь, позади, от реки, мчались прямо через
поле мотоциклисты, С последней надеждой посмотрел Иван вверх, на
наши самолеты.
Правый ведомый Глухих Володя Козлов бросил машину в пике и "прошелся"
из пулеметов по мотоциклистам. Немцы остановились. Следом за Козловым
в пике заходили остальные машины.
К счастью, недалеко от вынужденного места посадки оказалась ровная
твердая площадка солончака. На нее я и повел свою машину. Самолет
тряхнуло, едва он коснулся земли, однако затем машина выровнялась
и спокойно стала. Я не выключал мотора.
Иван Глухих, не снимая парашюта, со всех ног бежал ко мне. Здесь,
на земле, почему-то показалось удивительно тихо, только в небе,
где не переставая кружились наши товарищи, время от времени раздавался
треск пулеметных очередей. Это ребята не давали мотоциклистам поднять
головы.
Бежать в комбинезоне и с парашютом было трудно. Иван взмок и задыхался.
- Быстрей, быстрей!-торопил я его, беспокойно поглядывая по сторонам.
Отчаянно ругаясь. Глухих полез ко мне.
- Ох, помоги! - взмолился он, взобравшись на плоскость.
Лицо его было красным, как после бани.
- Лезь живее! - крикнул я.
Неуклюже, как медведь, тепло одетый Глухих полез ко мне за спину.
Но тут произошла новая беда:
забираясь в кабину, Иван случайно зацепил каблуком за лапку зажигания.
Мотор заглох.
Машины у нас старые, еще довоенные "И-16". Чтобы запустить
мотора нужен амортизатор или стартер. Неприятный холодок отчаяния
подкатил к сердцу. Ясно было, что самим нам мотора не запустить.
Значит... И мы оба, не сговариваясь, посмотрели в ту сторону, откуда
вот-вот могли появиться немецкие мотоциклисты.
Товарищи кружились над нами, не понимая, что могло случиться. Наконец,
машина Володи Козлова пошла на посадку, Ребята решили ни в коем
случав не оставлять своих в беде.
Мы с Глухих нетерпеливо топтались возле самолета. Оба думали об
одном и том же. Ну, хорошо, сядет Володя Козлов, а как мы поместимся
в машине сразу двое? Там одному-то места нет,
- Сережа,- проговорил, трогая меня за рукав, Глухих,- лети ты. А
я уж... Оставь только мне пистолет.
- Не болтай! Чего ты... Вот подожди, вот сядет тогда и... Тогда
и придумаем что-нибудь, А что?
Однако хоть я и старался говорить как можно бодрее, а у самого на
душе скребли кошки. Как же все-таки нам разместиться троим?
Володя Козлов мастерски посадил машину на пятачок солончака и на
тихом ходу подрулил к нам, Мы бросились навстречу. Из-за рева винта
я не сразу разобрал слова Володи, Он кричал и показывал рукой куда-то
вниз. Чего он? Я недоуменно опустил глаза.
- На шасси!-наконец разобрали мы оба.
Правильно, на шасси. Как это мы сразу не догадались! И не теряя
больше времени, мы с Глухих обрадованно нырнули под самолет Володи
Козлова. Кое-как пристроились на тросы шасси, для верности пристегнулись
ремнями парашютов.
- Дава-ай!-ликующе заорал Глухих.
Он уж, видимо, совсем потерял надежду выбраться из этой истории.
Самолет тяжело побежал по полю. На неровностях его бросало из стороны
в сторону.
- Давай... Давай... Ну же!-шептали мы.
"Неужели не поднимется?!"
Но вот самолет грузно оторвался от земли и, не набирая высоты, потянул
к своему аэродрому. Над нами, прикрывая нас от случайного немецкого
"охотника", сновали товарищи.
Скоро показался аэродром. Володя Козлов бережно, "на цыпочках",
пошел на посадку. Я мельком взглянул на Глухих. У него по лицу гуляла
блаженная улыбка...
Что говорить, происшествие было не из обычных...
Страшно смотреть, когда горит подбитая машина.
Только что самолет был ловок, увертлив, чертил в небе замысловатые
кривые, нападая и уходя от врага. Казалось, в нем клокочет неиссякаемая
сила. Но вот шальная очередь - и силы разом оставляют машину. Она
теряет управление и начинает клевать носом. Густой шлейф дыма тянется
за ней следом. Сначала робко, а затем все сильнее пробивается огонь.
Закон земного притяжения уже целиком завладел самолетом, и он, объятый
мощным пламенем, все круче и неудержимее устремляется на смертельную
для него землю.
Так, в пламени и дыму, пронесся мимо меня самолет Володи Пешкова,
старого боевого друга, великолепного летчика, Героя Советского Союза.
Видимо, Володя был ранен, потому что так и не бросился на парашюте...
Мы вели тяжелый и неравный бой. На два наших звена навалилось восемнадцать
"мессершмиттов". Бой шел над нашим же аэродромом, который
мы только что оставили. Машина Володи Пешкова сгорела на своей земле.
Володю сбил старый, опытный летчик. Я еще с самого начала боя обратил
внимание на его машину. Он атаковал умело и остро, его "почерк"
отличался точностью и скупостью. Тогда на нашем участке фронта появилось
множество немецких асов, получивших немалый боевой опыт в Европе.
После Ростова немцам открылась дорога на Кавказ и Сталинград, они
бросили на ударные участки свои лучшие силы.
Я стал охотиться за зловещим "мессершмиттом". Выбирать
удачный момент пришлось долго. Но вот передо мной хвост вражеской
машины. В своем прицеле, как говорят летчики, я вижу даже заклепки
"мессершмитта". Пора открывать огонь!.. Но в этот момент
ужасный удар потряс мою машину. Раздался резкий треск, как будто
чьи-то гигантские руки с чудовищной силой рвали обшивку моего самолета.
Я понял: пушечная очередь. Увлекшись охотой я совсем забыл об опасности...
Да и как тут за всем уследить, в сумбурной воздушной свалке?
На мой комбинезон брызнула струя горячего масла. Чем-то горячим
обожгло ноги. Но самое страшное было то, что в кабину стал пробиваться
дым. Загорелся мотор!..
Чтобы не задохнуться, я откинул фонарь и высунул голову. Но дым
все гуще. Тогда я закрыл лицо перчаткой. Напрасно. Задыхаясь и чувствуя
на лице жар пламени, я неуклюже полез из кабины. Самолет уже валился
на землю.
Пока я спускался на парашюте, какой-то "мессершмитт" попытался
сделать заход и сразить меня пулеметной очередью. Однако оставшиеся
о воздухе друзья отогнали его и проводили меня до самой земли. Но
как их мало осталось! Из шести наших машин уцелели лишь три. Кого
же еще сбили? Кажется, Володю Козлова. Да, это его машина догорала
на земле.
Спускался я удивительно быстро. Поднял голову и увидел: в куполе
парашюта светятся несколько дыр. Вот невезение! Однако больше я
ничего не успел подумать. Меня ударило о землю с такой силой, что
я чуть не потерял сознание.
Под горячую руку вскочил и принялся "тушить" парашют.
Болело все тело. Хорошо еще, что не поломал ног.
По инструкции летчик обязан не оставлять парашюта. Отдышавшись,
я сбросил перепачканный в масле комбинезон, сгреб в охапку парашют
и поплелся к дороге.
Ох, эти дороги военного времени! Сколько горя проковыляло, проехало
по ним в незабываемые месяцы всеобщего отступления. День и ночь
тянулся по дорогам нескончаемый поток людей, скота, машин. Сколько
времени прошло с того дня, как я побывал в Ростове? Немало. А ведь
все это время дороги не затихали ни на минуту. Люди шли и шли, унося
и увозя с собой все сколько-нибудь ценное. И это не под одним Ростовом.
Я стоял на обочине дороги, все еще держа в руках парашют. Мимо проходили
почерневшие от пыли, солнца и лишений беженцы. Рюкзаки, детски коляски,
самодельные тележки.
Гурты скота, поднимая пыль, шли прямо по целине. Грохотали тракторы,
еле тащились комбайны.
Напротив меня остановилась бричка, запряженная парой крупных медлительных
волов, В бричке на копне сена сидел сивоусый дядько с невозмутимым
обожженным солнцем лицом. Он ничего не сказал только медленно поднял
на меня взгляд. Я бросил в бричку парашют и полез на сено.
Волы снова потащили бричку.
Сверху мне хорошо видно поле, над которым только что шел бой. Неподалеку
догорали несколько машин. Теперь уже невозможно было разобрав чьи
это самолеты, наши или немецкие...
- Видел я,- вдруг густым басом произнес дядько, не вынимая из усов
коротенькой прокуренной трубочки.- Видел... Лихо вас били. Это ж
подумать только надо!
Я молчал. Что ему скажешь? И дядько надолго умолк, невозмутимо поглядывая
прищуренными глазами на бесконечный и, видимо, привычный для нег
лоток уходивших от врага людей.
- Ну, как думаешь?-снова спросил он.-Наверно, не побить нам немца?
А?
Я удобнее сел и закрыл глаза.
- Посмотрим.
- О, посмотрим... Как будто в кино пошел посмотрел. Ох, скорей бы
уж, что ли...
Под монотонное бормотание возницы, под скрип и покачивание брички
я задремал...
На аэродроме первым, кого я увидел, был техник Иван Лавриненко.
Как обычно, он ждал меня из боя и не садился один обедать.
А мы уж!..- только и проронил он, обрадованно хлопоча возле меня
и забирая парашют.
Оказывается, не садились обедать и техники Володи Пешкова и Володи
Козлова.
Лишь сейчас в полной мере почувствовал я всю горечь утраты двух
своих близких товарищей. А впереди еще ночь, когда особенно мучительно
чувствовать, что пустуют места на нарах по соседству с тобой. Еще
вчера вечером оба Володи весело балагурили, укладываясь спать, а
сегодня... Проклятая война, проклятый враг! О, ты еще заплатишь
за кровь наших ребят!
В землянке Иван Лавриненко налил мне кружку самогона, которым летчики
неизменно запасались, приготовил нехитрую закуску. Я медленно вытянул
самогон и долго сидел с опущенной головой. Скверно, тяжело было
на душе, будто все виденное и пережитое-неравный бой, гибель друзей,
незабываемая картина отступления - все это навалилось разом.
- Знаешь, Иван Иванович,- тихо пожаловался никогда еще так жарко
не было, как сегодня... Как сейчас.
Вместо ответа техник принялся честить Гитлера присных его, призывая
на их головы все существующие на свете кары, но между прочим высказал
опасение, как бы в дальнейшем не пришлось еще труднее, еще жарче.
Спорить с ним не имело смысла. Каждый сколько-нибудь понимающий
в военном деле человек прекрасно отдавал себе отчет в том, что после
Дона немцы вырвались на оперативный простор и следующим серьезным
рубежом обороны будет только Волга.
ВОЛЖСКОЕ НЕБО
Маленький кургузый автобус везет нас в ила фронта. Окна в автобусе
открыты, и в лица пышет жаром раскаленной степи, пылью. По обе стороны
дороги простирается степь, раздольное русское Заволжье. Война дошла
и сюда. Глаз привычно скользит по примелькавшимся приметам войны:
на земле-сожженные остатки самолетов, в небе-стремительно проносящиеся
к Волге звенья истребителей.
Впереди слышится мерный, не прекращающийся ни днем, ни ночью гул
канонады. Это тоже стало привычным.
Третий месяц продолжается беспримерная в истории войн битва на Волге.
Третий месяц у стен героического города на великой русской реке
перемалываются отборные войска гитлеровского рейха. "Этот город,-
писал впоследствии западногерманский историк В. Герлиц,- впитал
потоки немецкой крови превратился постепенно в Верден восточного
похода".
Нам неизвестна причина вызова в штаб фронт.
Кто-то высказывает предположение, что будут вручаться награды. Но
ему тут же возражают-в такое горячее время едва ли будут отрывать
от дела столько людей. Нет, причина в чем-то другом.
А время действительно горячее. Бросив на Сталинградское направление
около тридцати дивизий и более тысячи двухсот самолетов, противник
подошел к самому городу, а на ряде участков прорвался к Волге. Численность
наших войск была вдвое меньшей, а в авиации - в три и даже в четыре
раз И если в состав немецко-фашистской авиации входили лучшие истребительные
и бомбардировочные эскадры, вооруженные современными самолетами,
то наша авиация на три четверти состояла из самолетов устаревших
конструкций. К тому же очень тяжелыми были и условия базирования:
отсутствовали подготовленные аэродромы, склады авиационного имущества,
боеприпасов и горючего...
В штабе фронта нас пригласили в просторный, хорошо оборудованный
блиндаж. Здесь были представители всех авиационных полков. У стола
с огромной развернутой картой стояла группа генералов. Я узнал А.
М. Василевского, А. И. Еременко, Н. С. Хрущева. Здесь же был и командующий
нашей Восьмой воздушной армией генерал-майор Т. Т. Хрюкин.
Летчики выстроились вдоль стены. В группе генералов я только теперь
заметил невысокого человека в кителе, с рыхлым отечным лицом - Г.
М. Маленкова. Он-то и принялся "накачивать" летчиков.
- Кто вел такого-то числа бой в ...?-тихим голосом спросил он и
назвал район в пригороде Волгограда.
Генерал-майор Хрюкин отвечал.
Заглядывая в бумажку, Маленков спрашивал фамилии командиров авиационных
полков, самолеты которых, по его данным, недостаточно активно вели
бой такого-то числа. Большинство "виновных" присутствовало
здесь. Маленков, по-прежнему не повышая голоса, коротко отдавал
приказания: того под суд трибунала, другого - разжаловать...
Хороши награды,- подумал я.
- Ну, а теперь скажите вы, генерал в тюбетейке,- насмешливо обратился
Маленков к командующему армией Хрюкину, который был в форменной
пилотке - вы что же, воевать собрались или в бирюльки играть?!
Генерал Хрюкин, человек большой личной смелости и выдержки, отчаянно
покраснел. Неловко 6ыло и всем нам. Конечно, накачки накачками,
но чем же в такой оскорбительной форме!
В заключение говорил коренастый генерал с квадратным решительным
лицом-представитель ставки Верховного Главнокомандующего. Его приказания
были коротки и вески.
Саперам-за сорок минут навести переправы через Волгу.
Генералу Родимцеву-переправить полки своей Тринадцатой гвардейской
дивизии на правый берег.
Капитану Луганскому - прикрыть переправы, что бы на них не упала
ни одна бомба. За невыполнение - под суд трибунала...
Я был так ошеломлен всем виденным и слышанным, что перевел дух только
в машине.
Это был памятный день 14 сентября 1942 года, один из наиболее тяжелых
в обороне города.
Введя в бой на узком участка фронта шесть дивизий, поддержанных
с воздуха сотнями самолетов противник прорвал нашу оборону, захватил
вокзал и вышел к Волге. Наши части на правом берегу оказались отрезанными
с севера и с юга. Враг пытался заблокировать их: воспрепятствовать
подвозу с левого берега боеприпасов и продовольствия, не допустить
переброски через Волгу свежих резервов.
Дивизия генерала Родимцева и должна была по нашим прикрытием переправиться
на правый берс на помощь защитникам города.
Ужасную картину представлял собой разбитый Волгоград, Громадный
цветущий город, в котором до войны проживало около шестисот тысяч
человек, превратился в сплошные развалины. Из строя выведены водопровод,
электростанции и городской транспорт. Город горел, и зарево гигантского
костра было видно на много километров.
И вот эти развалины героического города много недель не сходили
со страниц оперативных сводок. Наши части дрались за каждую улицу,
за каждый дом, за каждый камень.
"Ни шагу назад!" - гласил знаменитый приказ № 227, "...Пора
кончать отступление,- говорилось в приказе.- Надо упорно, до последней
капли крови защищать каждую позицию, каждый метр советской территории,
цепляться за каждый клочок советской земли и отстаивать до последней
возможности".
В своих мемуарах гитлеровские генералы, пытаясь оправдать поражение
под Волгоградом, обычно ссылаются на то, что Волгоград был сильной
крепостью, опоясанной мощными инженерными сооружениями. Однако справедливости
ради следует отметить, что город этот никогда не был крепостью.
Вокруг него не имелось ни фортов, ни крепостных стен, ни мощных
оборонительных рубежей. Захватив гряду пологих высот с песчаными
холмами на южной окраине и цепь курганов, обступающих город амфитеатром
с запада, враг получил возможность насквозь просматривать город
и переправы на реке.
Поэтому, если уж говорить о Волгограде как о крепости, то следует
сказать, что настоящими фортами и бастионами города были прежде
всего мужественные сердца советских людей, героически защищавших
Волгоград, их непреклонная воля к победе. Именно об эту крепость
и разбилась лавина войск, огня и стали, обрушенная гитлеровцами
на Волгоград.
|
