АТЫ-БАТЫ, ШЛИ СОЛДАТЫ..., сценарий фильма. ч.4

Она была совсем рядом. И рука Игоря ощутила теплую и упругую девичью грудь.
- Молчи, - бессвязно шептала она. - Можно, понимаешь. Можно, потому что вас убивают... а мы остаемся. Можно, потому что я люблю тебя. Можно, дурак ты несчастный, и я дура несчастная, и пусть хоть наши дети будут счастливее нас...
Тенгиз охапками доставал гвоздики из корзины, а Юнесса, Валентина Ивановна и сестры Крынкины складывали из них букеты.
- Подумать только, гвоздики - в марте, - сказал профессор Сайко. - За парочку этих корзин можно, я полагаю, и "Волгу" купить?
- Можно, - спокойно согласился Тенгиз. - Можно купить "Волгу". А можно положить на могилу отца.
- Вопросы будут, профессор? - ехидно поинтересовался Лавкин.
- Извините меня, Тенгиз, - виновато произнес Сайко. - Я имею глупую привычку неудачно острить.
- Я тоже люблю шутки, - сказал Тенгиз. - Только сегодня не время для шуток. И не место. Так мне кажется. Извините.
Анна и Константин сидели в узкой светелке и молчали, то ли прислушиваясь к разговорам в соседней комнате, то ли думая о своем. Потом Анна спросила:
- Сколько же ему лет?
- Кому?
- Илье Ивановичу, - пояснила Анна. - Отцу вашей жены. Вы что, забыли? Вы же только что говорили о нем.
- Да, да, - Константин вздохнул. - Позвольте, сколько же ему?.. Да, пожалуй, лет шестьдесят - шестьдесят пять. Признаться, я точно не знаю.
- Значит, его день рождения в вашей семье не отмечают, - невесело усмехнулась Анна. - Неужели так ни разу и не отмечали?
- Да как-то не получалось, - виновато сказал Константин. - Знаете, как в части? То учения, то стрельба, то еще что-нибудь.
- Еще "что-нибудь" - самый точный ответ. Я не права?
Константин подавленно молчал. Из соседней комнаты донесся голос Лавкина:
- А что у тебя в третьей корзине, Тенгиз?
- Цоликаури, Леня, - ответил голос Тенгиза. - Ровно восемнадцать бутылок цоликаури. Мы будем пить его вечером, вспоминать наших отцов и говорить хорошие тосты.
- Это правильно, Тенгиз, - помолчав, сказал Лавкин. - Ты очень хорошо сказал, летчик.
В доме Валентины Ивановны спали гости. На полу, на лавках, по двое на кроватях.
Начало светать, когда Анна проснулась. А может быть, она и не спала, а просто тихо лежала рядом с мирно посапывающей Валентиной Ивановной. Но посмотрела на светлеющее окно и осторожно выбралась из постели. Подошла к окну, отдернула занавески. Спокойно было за окном. Быстро светало.
Валентина Ивановна шевельнулась, посмотрела на стоявшую у окна Анну. Подошла, стала за спиной.
- Морозно, - тихо сказала она.
- Как тогда, - эхом отозвалась Анна. - Мне мама рассказывала. Сейчас кончится их счастье...
Резко откинулся чердачный люк. Высунулась девичья голова:
- Буди своего лейтенанта, Кима. Тяжелого полковника привезли. Он срочно требует кого-нибудь из офицеров. Буди лейтенанта, Кимка!..
В операционной лежал умирающий полковник. Худое матово-бледное лицо его уже было неподвижным, как у мертвеца.
Рядом хлопотали двое немолодых врачей в белых халатах. Мужчина и женщина. А за окном стучал молоток.
Молоденькая медсестра ввела Игоря, на ходу застегивающего портупею. Молча кивнула на полковника. Игорь подошел, склонился над ним:
- Товарищ полковник, младший лейтенант Суслин. По вашему приказанию.
- Оставьте нас с офицером, - с усилием проговорил полковник. - Скорей. У меня мало времени...
Врачи и сестричка вышли, плотно притворив за собою дверь.
- Немцы вырвались из окружения, - с трудом шептал полковник. - Механизированная группа. Танки и бронетранспортеры.
- Понял, товарищ полковник.
- Обожди. Не перебивай. Идут на Ильинку. Здесь полно раненых. Я доложил о прорыве. Помощь будет. Но ты должен задержать немцев. Должен. Сколько у тебя бойцов?
- Взвод истребителей танков.
- В Ильинку ведут две дороги. Постарайся перекрыть обе. И продержись. Продержись, лейтенант.
- Продержусь! Разрешите выполнять?
- Никому ни слова. Помочь тебе не смогут. Только возникнет паника. А помощь придет. Слово даю... Продержись.
- Понял.
- Продержись, сынок, - умоляюще шептал полковник, и по худому мертвенному лицу текли слезы. - Здесь раненые, женщины. Немцы всех передавят. Помни об этом, сынок. И все - бегом, бегом. Встреть немца подальше от деревни. Оседлай дороги. По целине они не пройдут. Снегу много... Ну, ступай. Ступай, сынок, ступай...
Игорь вдруг наклонился, прижался губами ко лбу умирающего и сразу же вышел из палаты.
В коридоре толпились встревоженные врачи и сестры. Двое тотчас же прошли в палату, следом шмыгнула сестричка. Игорь подошел к Киме.
- Ну, пока, - бодро сказал он. - Тороплюсь.
- Что сказал полковник? - тихо спросила Кима.
- Чтобы я тебя поцеловал! - громко выпалил Игорь.
Он и вправду поцеловал ее. В губы. При всех. Выхватил из ее рук свой полушубок и бросился к дверям.
Кима догнала его, когда он уже спрыгнул с крыльца. Догнала, обняла, прижалась.
- Я вернусь!.. - Игорь вырвался, побежал.
А Кима осталась. Смотрела сквозь слезы ему вслед, повторяя одно и то же:
- Только уцелей. Только уцелей!.. Прошу тебя, родной мой, только уцелей!..
Ранним утром приехавшие собрались возле дома Валентины Ивановны. Женщины несли цветы. Много цветов.
"Волга" подкатила к крыльцу. Со столичным номером. За рулем сидел мужчина с актерским лицом. Рядом - женщина в дорогой шубке явно неотечественного пошива.
- Как проехать к памятнику? - опустив стекло, спросил мужчина, ни к кому, впрочем, не обращаясь.
- Вы, вероятно, Мятников? - улыбнулась Анна. - Так вылезайте, мы как раз идем туда.
- У моего мужа через три дня концерт в "Ла Скала", - объявила женщина в шубке. - Надо же понимать...
- Я спрашиваю, можно ли проехать к памятнику на машине? - резко повторил мужчина. - Дорога приличная?
- Дорога расчищена тридцать лет назад, - еле сдерживаясь, сказал профессор. - Ради вас, Мятников, заметьте.
- Скатертью дорога! - выпалил Леня Лавкин.
Рывком, взяв с места, машина укатила.
- Неужели сам Мятников? - с радостным удивлением сказала Юнесса. - Тот самый? Знаменитый? Народный артист?
- Пошли, друзья, - скрыв вздох, сказала Анна.
***
- В ружье!.. - задыхаясь, прокричал Суслин, с грохотом распахнув дверь в сарай. - Выходи строиться!..
Разобрав оружие, солдаты выбегали на улицу. И опять Сайко с Хабанеевым не поделили было бронебойку, и опять Лавкин тащил пэтээр в одиночестве, а Святкин, позевывая, лениво трусил сзади.
Взвод строился у входа в сарай. Игорь поманил Гарбузенко, отвел в сторону. Открыл планшетку с картой, сказал негромко:
- Танки и бронетранспортеры немцев вырвались из окружения. Наша задача - держать обе дороги. Часа три. Сколько продержимся, пока не придет помощь. Так приказал полковник.
- С марша бой не выдержим, - вздохнул старший сержант. - Надо бы заранее позицию подыскать, укрепиться.
- Станете на этой высотке, - Суслин ткнул в карту. - Тут болота кругом, не обойдут. А я их в низинке возле речки задержу. Может быть, мост удастся взорвать.
- Лады, - опять вздохнул Гарбузенко. - Ну, прощай, лейтенант.
- Вы эту мистику оставьте, - нахмурился Суслин. - Бой как бой. И чтоб без паники! Кто первым встретит противника, вышлет связного. Пока не придет связной, позиции не оставлять.
- Лады, - еще раз грустно подтвердил Гарбузенко.
Молчаливая процессия из родственников и присоединившихся к ним жителей Ильинки, среди которых выделялся шофер Сергей с большим самодельным еловым венком, медленно шла по дороге.
Шедшая впереди Анна внезапно свернула с дороги, подошла к приметной березе и остановилась. Остальные следовали за ней.
- Здесь, на этом месте, погиб связной, которого младший лейтенант Суслин послал за помощью.
Мужчины сняли шапки. Анна в упор смотрела на красивого грузина в форме летчика гражданской авиации, и губы у нее дрожали.
- Связным был рядовой Реваз Кодеридзе, - наконец сказала она.
Мужчины сняли шапки, и все сейчас смотрели на Тенгиза. Он молча подошел к Анне, взял из ее букета три гвоздики, шагнул в снег и, опустившись на одно колено, снял фуражку, что-то тихо сказал по-грузински и бережно положил на снег цветы.
Суслин и Гарбузенко направлялись к взводному строю, когда из-за сарая вышла девочка, закутанная в большой женский платок.
- Здравствуйте, - улыбнулась она. - Я Валя. Не узнаете?
- А куда ты собралась? - растерялся Суслин.
- Так мне же в Некрасовку надо, к бабушке, - терпеливо объяснила непонимавшему взрослому девочка. - Я же вчера говорила.
- По дороге движение запрещено, - строго сказал Суслин.
- Я лесом хожу. Лесом ближе, и мы всегда так ходим.
- Так это же Валюха! - крикнул из строя Святкин. - Свой человек!
- Ну, иди, - сдался Суслин. - Только быстро и только лесом.
- До свидания! - крикнула девочка.
Когда она пробегала мимо строя, ее остановил Святкии.
- Погоди, Валюха. Письмо жене отправить не успел. Будь другом, опусти в ящик.
Девочка аккуратно спрятала солдатский треугольничек за пазуху и убежала. А Суслин и Гарбузенко подошли к строю.
- Третье и четвертое отделения, два шага вперед - марш! - скомандовал младший лейтенант.
Солдаты перестроились.
- Старший сержант Гарбузенко, командуйте вторым полувзводом.
- Взять половину боеприпасов, бегом за мной! - прокричал Гарбузенко. - Быстрей, хлопцы!..
- Сержант Мятников и рядовой Крынкин - в головной дозор. Маршрут следования: Ильинка - мост через реку Хрипань - высотка на той стороне. Бегом!
Мятников и Крынкин побежали к мосту. Оставшиеся молча наблюдали за ними.
- Взять боеприпасы, - Суслин невольно проводил их глазами, но тут же продолжил приказ:
- Первое и второе отделения - к мосту, за мной, бегом - марш!..
И первым побежал по дороге вслед за уже далеко убежавшими вперед Мятниковым и Крынкиным.
Полувзвод бежал по дороге за своим командиром, позвякивая оружием.
- Не иначе наш Суслик опять марш-бросок затеял, - ворчал на бегу Святкин. - Ночь прокантовался, юбку какой-то девахе завернул и решил смыться, пока мама не проснулась.
- Черт его знает, - с сомнением отозвался бежавший рядом Сайко. - Может, и правда фрицы прорвались? Чего на войне не бывает.
- Чтобы наши фрицев из колечка выпустили? - усмехнулся Святкин. - Да ни в жисть, Ваня, не те времена!
Полувзвод почти добежал до речки, а Мятников и Крынкин уже перешли ее по мосту и теперь поднимались на противоположный берег.
- Занять оборону у моста! - задыхаясь от бега, прокричал Суслин.
- Бронебойщикам - по обочинам! Пулеметчикам - на флангах! Первое отделение - слева от дороги, второе - справа! Быстро!
Отделения рассыпались, на бегу занимая оборону.
Может быть, как раз на месте этой обороны и стоял памятник. А возле него - два автобуса, из которых выходили дети и взрослые, да "Волга" народного артиста, из которой пока еще никто не появлялся. В машине жена в шубке заботливо кутала певца.
- Шарф - на два оборота вокруг горла, - говорила она. - И не смей расстегиваться.
- Пока еще рано, - сказал он. - Еще митинг не начался. Начнется - вылезем, а пока здесь посидим. Снег-то, какой, посмотри...
Взлетали в воздух снег, комья мерзлой земли. Отделения закапывались в землю, пока было тихо.
- Успеть бы поглубже зарыться, - озабоченно говорил Суслин. - Здесь они обойти нас не могут, правда?
- Не должны, - согласился Сайко. - Лед подтаял, не выдержит, а снега глубокие. Хорошо бы мостик рвануть, лейтенант.
- А чем? - спросил Игорь. - Надо было в Ильинке толу спросить, а я не подумал. Может, гранатами?
- Нет, гранатами его не возьмешь, только себя обнаружишь понапрасну. - Сайко еще раз глянул на мост, прикинул. - Я, пожалуй, этот мостик Витьке Свату поручу. Не возражаешь, лейтенант?
- Ну, поручите.
- Святкин! - крикнул Сайко - К командиру!
Подбежал разгоряченный работой Святкин. Без шинели, с распахнутым воротом гимнастерки.
- Только честно: играем или взаправду фрицев ждем?
- Играем, - вздохнул взводный. - Аты-баты, шли солдаты.
- Понятно... - протянул Святкин.
- Витя, мостик тебе поручается, - сказал Сайко. - Взорвать его не удастся, постарайся пробочку организовать.
- Это мысль, Ваня.
- На мотоциклистов силы не трать: мы их на пулеметик наколем. Сиди себе тихонько и жди. Либо танк, либо транспортер.
- Либо велосипед, - серьезно кивнул Святкин и встал. - Пойду, местечко подберу. Не пальните в меня с перепугу.
- Обожди. - Сайко повернулся к Игорю:
- Я правильно передал ваш приказ, товарищ младший лейтенант?
- Приказ? - Суслин помолчал, соображая. - Да, спасибо. Только оденьтесь, Святкин. А то простудитесь.
- Это верно, - серьезно подтвердил ефрейтор. - Насморк можно схватить.
И побежал к мосту.
- Спасибо, - смущенно улыбнулся Игорь. - Это, знаете, как-то по-настоящему. По дружбе.
- Дело не в дружбе, лейтенант. Дело в службе, - сказал Сайко. - Давайте пока отделения проверим. Как они там устроились, куда стрелять собираются.
- Да, да, - поддакнул Суслин. - Уточним ориентиры, сектора обстрелов...
Но тут из-за леса, с той стороны, донеслись пулеметные очереди. Громыхнул дальний взрыв.
- Вот вам и здрасьте, - сказал Сайко. - Похоже, идут, лейтенант.
- По местам!.. - протяжно прокричал Суслин. - Всем укрыться! Без команды не стрелять!..
И побежал, проваливаясь в подтаявший снег.
Игорь еще не успел добраться до своего места, как на противоположной стороне реки показался Мятников. Промчался по мосту, грохоча сапогами, упал рядом с командиром взвода.
- Моторазведка. Ванька, дурень, сунулся, и сразу - поперек груди. Я гранатой рванул - назад поскакали.
- А Крынкин? - тихо спросил Игорь.
- Наповал: четыре дырки в груди. - Мятников горстями хватал снег с бруствера, запихивал в рот, никак не мог отдышаться. - А они вот-вот пожалуют: моторы слыхать. Тут низинка, а там, на горе, грохочут, что твоя дивизия...
На этих словах зазвучал духовой оркестр: он играл знаменитую песню Великой Отечественной: "Вставай, страна огромная".
Люди - и приехавшие на машинах, и подошедшие из Ильинки - стояли перед усыпанным цветами обелиском. Стояли молча, как на молитве, и мужчины сняли шапки. Только, крепко обнявшись, тихо плакали сестры Крынкины...
Уплыли в будущее звуки оркестра. К Суслину подбежал Кодеридзе:
- Вызывали, товарищ младший лейтенант?
- Вот верхняя дорога, - показал по карте Игорь. - Здесь, на высотке, - Гарбузенко с полувзводом. Бегом к нему, Кодеридзе. Скажете, что немцы идут сюда. Маршрут запомнили?
- Запомнил. Разрешите идти?
- Бегом, Абрек, бегом! И они пусть тоже бегом! Тоже!..
Кодеридзе убежал. Притихшие, посерьезневшие солдаты смотрели на противоположный берег, туда, где дорога скрывалась в лесу. Там было пусто и тихо.
И вдруг рявкнул далекий выстрел. Снаряд прочертил небо и разорвался где-то за их спинами, возле опушки.
- Бегом, Абрек, бегом, - не сводя глаз с дороги, машинально шептал Игорь.
Но Абрек уже никуда не бежал. Не успев добраться до кустов, он лежал на снегу, раскинув руки, смятый страшным ударом разорвавшегося поблизости танкового снаряда...
Оркестр у памятника брал последние такты, когда Тенгиз вздрогнул, точно почувствовав или увидев нечто. И бережно достал из кармана орден Отечественной войны. И, глядя на него, все достали привезенные с собой отцовские ордена и держали их перед собой, как иконки. Все, кроме Анны. У нее не было ордена.
Смолк оркестр. И в наступившей тишине вдруг возникли грохот и лязг идущего танка...
Широкий приземистый танк, покачиваясь на ухабах, с нарастающим грохотом катился к мосту.
- "Тигр"... - испуганно прошептал Суслин - Бронебойки не возьмут. Что делать?.. Что же делать?..
Солдаты терпеливо лежали в наспех отрытых укрытиях, ожидая команды. "Тигр" неудержимо катился на них...
Он лишь на мгновение, точно присматриваясь, притормозил перед мостом, а затем медленно двинулся вперед. Бревенчатый настил содрогнулся под его тяжестью, но выдержал.
Танк дополз до середины моста, когда позади него из-под моста появился Святкин. Широко размахнувшись, метнул противотанковую гранату и упал вниз, под прикрытие мостовых устоев.
Рванул взрыв. В воздух полетели доски, обломки бревен. "Тигр" с ходу развернуло на разорванной гусенице, он загородил пролет моста.
- Ура! - не выдержав, восторженно заорал взвод. - Ура Святкину!
Танковая башня поползла вправо, ощупывая пространство впереди. Пулеметная очередь распорола снег.
- Бей по щелям! - кричал Сайко. - Бей по триплексам! Не давай ему глядеть!..
Взвод открыл беспорядочную стрельбу. Пули с визгом рикошетили от брони, а танк, медленно поводя башней, прошивал снег длинными очередями.
С опушки леса тоже ударили пулеметы. Первые мины с выматывающим душу визгом взлетели в воздух. Они звонко рвались на поле, пятная снег черными розетками разрывов.
- Сейчас пойдут! - крикнул Мятников. - "Тигру" гляделки заткните, ребята!..
Из-под моста, с кормы танка, снова показался Святкин.
- Убьют!.. - что есть силы закричал Суслин, как будто ефрейтор мог его услышать. - Убьют, Святкин, назад!..
Широко размахнувшись, Святкин швырнул гранату и полетел вниз, под мост. Громыхнул взрыв, и танковая башня замерла. Пулемет еще бил, но теперь в одну точку: осколки гранаты намертво заклинили погон.
- Хабанера, тащи патроны! - Сайко схватил противотанковое ружье, вскочил на снежный бруствер окопа.
- Куда? - не понял Хабанеев.
- Не дрейфь, Хабанерочка! Раньше смерти не убьют! А сдрейфишь, застрелю!..
Пригибаясь, Сайко бросился к застрявшему на мосту "тигру". Хабанеев бежал следом, волоча цинк с патронами. Они нырнули под танк, Сайко выставил ружье между катков.
- Видал, брат, какая позиция мировая! Экстра-люкс! Автомат взял?
- Ну, взял, ну?
- Левее тебя в днище - люк. Поглядывай, чтобы танкисты его не открыли. А то шарахнут нам по задницам...
Из лесу показались танки, стреляя с ходу. От грохота взрывов и рева моторов дрожала земля: под прикрытием танков шли транспортеры и мотоциклы. Ливень огня обрушился на взвод.
Закричали первые раненые. Растерявшийся Лавкин вскочил и тут же упал, прошитый очередью.
В голос рыдал сантехник Леня Лавкин, уткнувшись в плечо сурового Глебова. Глебов-племянник обнял его, прижал к себе.
Святкин скатился в окопчик командира взвода:
- Калуга мой накрылся! Ко мне, видать, перебежать хотел...
- "Пантеры"! - отчаянно крикнул Суслин. - Не видишь, что ли?!
- Танки жечь мы сами будем, - отрезал Святкин. - Твое дело - за флангами следить, понял? Видишь, автоматчики по целине обходят? Держи фланги, лейтенант, а я за ружьем смотаюсь. Бронебойка моя у Калуги осталась...
И выскочил из окопа.
Резко били противотанковые ружья. Один из немецких бронетранспортеров загорелся, автоматчики попрыгали в снег. Шедший следом танк столкнул горящий бронетранспортер с дороги. Гулко рванули бензобаки.
- Ай да мы, Хабанерочка, ай да мы с тобой!.. - Сайко подмигнул напряженно-серьезному Хабанееву.
- Недолго музыка играла, недолго фрайер танцевал. Патрон!..
- Танки! - крикнул Хабанеев, вгоняя патрон в казенник бронебойки. - Танки на нас, Ваня!..
- Они эту "тигру" в речку хотят столкнуть, им мост нужен. Слушай, Хабанера, у тебя патефон был когда-нибудь?
- Какой патефон? - не понял Хабанеев.
- У меня тоже не было. Жалко, правда? Держи ружье.
- Ты куда?
- Я с этой стервой "пантерой" поговорю. А то ведь раздавят нас с тобой под танком и фамилий не спросят...
Сайко сунул за пазуху ватника гранаты, выбрался из-под днища "тигра" и ловко пополз по кювету навстречу немцам.
Ловя на мушку бронетранспортер и перезаряжая после каждого выстрела, Хабанеев искоса поглядывал на ползущего вперед друга. И даже не обрадовался, когда поджег еще один бронетранспортер: не до этого ему сейчас было...
Сайко незамеченным подобрался к "пантере" на бросок. Привстав, швырнул гранату, но не упал, а вдруг согнулся, прижал руки к животу и, качаясь, пошел навстречу танку. На дороге грохнул взрыв. Сайко швырнуло в сторону, "пантера", заюзив и, развернувшись, расстелила по дороге разорванную взрывом гусеницу.
- Ваня!.. - закричал Хабанеев. - Ай, Ваня мой, Ваня!..
Плакал у обелиска профессор Сайко. Стекла очков его запотели, и он едва различал сквозь них расплывшиеся лица окружающих.
Повторялся и повторялся душераздирающий крик Хабанеева:
- Ваня!.. Ай, Ваня!.. Ваня мой, Ваня!..
Хабанеев стрелял, крича и плача. Всхлипывая, размазывал по щекам слезы, которые мешали целиться. Сбитыми в кровь пальцами заталкивал очередной патрон в патронник и снова ловил цель.
Он стрелял так ожесточенно, что не слышал, как открылся люк в днище танка, не видел высунувшейся оттуда головы в черном шлеме и руки с парабеллумом. Он даже не расслышал тех выстрелов, которыми его расстреляли в спину...
Прижавшись к Анне, плакала Юнесса Хабанеева. Анна молча гладила ее по растрепавшимся на ветру волосам...
Немецкие автоматчики, не сумев переправиться по подтаявшему льду, откатывались к лесу. Из-за пробки на мосту танки остановились тоже, изредка постреливая. Бой затихал.
***
- И чего они, дурни, прямо в лоб перли? - Мятников аккуратно прислонил к стенке окопчика ручной пулемет и упал в снег рядом с командиром взвода. - Либо на силу надеялись, либо ноги поскорее уносят, либо совсем офонарели.
- Первую-то отбили! - восторженно кричал Суслин, не слушая сержанта. - Отбили ведь, мою самую первую отбили!..
- Погоди радоваться, лейтенант, - рассудительно сказал Мятников. - Он сейчас, гад, минометы подтягивает...
Он вдруг вскочил, схватил ручной пулемет.
- Ты куда, сержант?
- Слева ребята без командира!..
Мятников выскочил из окопа и, пригнувшись, побежал к своему отделению.
И почти тотчас же ударили минометы. Немцы били по площадям, перепахивая минами почерневший от гари снег.
Мятников неожиданно вскинул руки и упал навзничь, так и не выпустив ручного пулемета...
Распахнув пальто, сняв шапку, сорвав мохеровый шарф, во весь голос пел народный артист Мятников. И сильный, всемирно известный баритон его разносился далеко вокруг.
Никогда в жизни Мятников не пел так, как у этого обелиска. Ни на концертах, ни на смотрах, ни на конкурсах. Ни на родине, ни за границей не пел он так, потому что сейчас он пел для своего отца...
И эта песня, посвященная памяти павших, песня о гремящем до наших дней эхе великой войны, звучала на протяжении всего последующего эпизода...
Обстрел прекратился внезапно. И почти тотчас же в окопчик младшего лейтенанта Суслина скатился ефрейтор Святкин. Осунувшийся, почерневший, неузнаваемый.
- Ты живой, - скорее констатировал, чем спрашивал, Суслин.
- За нами - Ильинка, - сказал Святкин, скручивая цигарку непослушными пальцами. - Там - раненые. И дети. И отступать нам некуда, младший лейтенант Игорек.
- Где Гарбузенко? - в отчаянии повторял Суслин. - Ну, где же Гарбузенко?..
Святкин осторожно выглянул из окопа. Опустился на снег, прикурил.
- Что там? - спросил Суслин.
- Готовятся, - Святкин жадно курил. - Ты толково бой провел, лейтенант, очень толково. Восемнадцать хлопцев две немецкие танковые атаки отбили, надо же!..
Он еще раз осторожно выглянул.
Немецкие автоматчики, оттеснив от моста последние группы защитников, сделали главное - захватили мост и сбили огневой заслон. Теперь за их спинами танкисты лихорадочно ремонтировали разбитую гусеницу "тигра".
- Сейчас они своему "тигру" лапти накинут, и все наши смерти - коту под хвост, - Святкин жадно затянулся, бросил окурок и теперь заталкивал под ремень гранаты. - Прикрой меня огнем, Игорек.
- Бежать?.. - не сдерживая нервной дрожи, закричал Суслин. - Струсил, да? Струсил?..
- Дурак ты, лейтенант, - вздохнул Святкин. - Прикрой, говорю, огнем, а то же коту под хвост вся работа. Они сейчас в последнюю пойдут, и жить нам - сколько продержимся. Вот он, наш с тобой последний, решающий. Красиво же мы о нем пели...
- Тебя же убьют, Витька, - дрожа, сказал Суслин.
- Пали на полный диск, Игорек. - Святкин вдруг то ли пропел, то ли прокричал:
- Я беспризорничком родился и беспризорничком помру!..
И выскочил из окопа.
Суслин бил короткими очередями, прикрывая подбирающегося к мосту ефрейтора. Он понял, что задумал Святкин, дрожь прошла, и Игорь стрелял расчетливо, прикрывая друга.
На выструганной добела столешнице стояло восемнадцать бутылок цоликаури. А за столом сидели девятнадцать человек, потому что восемнадцатым был народный артист Мятников, а девятнадцатой - Валентина Ивановна. И перед каждым стоял стакан с золотым вином. Но люди не пили, не плакали: они говорили.
Тенгиз:
- Когда человек рождается, он обязательно плачет, а все вокруг улыбаются и говорят: "Здравствуй, дорогой!" Пусть же каждый проживет свою жизнь так, чтобы, когда придет его час, он один улыбался, а все бы кругом плакали и говорили: "Прощай, дорогой!" Как сегодня мы говорим эти слова нашим отцам. За честную жизнь, за последнюю улыбку, за гордую улыбку человека!
Кончились патроны в диске автомата. Игорь, торопясь, вставлял другой диск, а он не шел в пазы, его перекашивало...
Рев взревевшего танкового мотора возник неожиданно. Игорь выглянул.
Немцы закончили ремонт гусеницы. "Тигр" дернулся назад, разворачиваясь на узком мосту, как вдруг перед ним с грохотом разорвалась связка гранат, и гусеница вновь расстелилась по мостовому настилу.
- Витька!.. - закричал Игорь.
У Святкина уже не было сил, а потому швырнул он эту связку прямо перед собой. И искромсанное осколками тело его лежало сейчас у сломанных перил...
И опять - струганый стол, восемнадцать бутылок и девятнадцать близких. Профессор Сайко:
- Древние говорили: "Мементо мори". Помни о смерти. То есть не бездельничай, успей сделать все, что в твоих силах, ибо величина скорби при расставании с тобой и есть истинная мера твоей жизни...
Наконец Игорь вставил заупрямившийся диск. По лицу его текли слезы, но он не замечал их, потому что они были последними.
А немецкие автоматчики уже открыто и неторопливо шли по полю боя, в упор, расстреливая раненых.
А на мосту опять ремонтировали гусеницу "тигра".
Но Игорь Суслин больше не смотрел на мост. Теперь он бил короткими очередями по автоматчикам, и после двух попаданий немцы наконец-то засекли его, упали в снег и открыли по Суслину огонь из всех автоматов.
А он и не думал больше об укрытии. Он стрелял и стрелял, пока страшный удар в голову не швырнул его на противоположную стенку окопа.
Анна читала стихи:
Отцов не убивают на войне
Ни пулей, ни осколком, ни снарядом.
За немоту любимые вдвойне,
Они шагают с нами рядом.
Отцов не убивают на войне...
Немецкие автоматчики продолжали ходить по полю. После того как навсегда замолчал автомат Суслина, слышались только их очереди. В тяжелораненых и даже в мертвых.
Окровавленный Глебов осторожно закапывался в снег. Автоматчики еще не дошли до него, хладнокровия у него хватало, правда, силы уже были на исходе. И поэтому он не торопился.
Только вдруг он увидел, что из недалеких кустов на него смотрит перепуганная девочка в большом платке и огромных валенках.
И немцы увидели девочку. Двое автоматчиков направились к ней, проваливаясь в подтаявшем снегу.
- Валя, беги!.. - что есть силы закричал Глебов. - Беги!.. Из последних сил он встал на ноги.
- Здесь я, гады!.. Здесь!..
И выпустил в автоматчиков длинную очередь. Руки дрожали, по лицу текла кровь, и он вряд ли попал в кого-либо. Но немцы, забыв о девочке, бежали теперь к нему, ожесточенно стреляя на бегу. Они были точнее. Глебов выронил автомат, вскинул, падая, руки, но сквозь пот и кровь увидел...
... первые "тридцать четверки" на гребне возле Ильинки...
- Так погиб последний, - тихо говорила Валентина Ивановна. - А я тогда сознание потеряла. Очнулась в избе: наши солдаты принесли...
Она вздохнула, отерла слезы, подошла к угрюмо молчавшему племяннику Глебова.
- Дай, Паша, я тебя поцелую. Это ведь твой дядя спас меня тогда.
Павел Глебов вскочил, расцеловался с Валентиной Ивановной, снова сел. Суетливо зашарил по карманам, бормоча:
- Я закурю, закурю, а? Как, артист, на тебя не повлияет, если подымлю тут, а?..
- Кури, Паша, - негромко сказал Мятников. - Если, конечно, хозяюшка наша не против.
Валентина Ивановна молча покивала. И все закурили. Даже Мятников. И долго молчали.
- А письмо, что просили меня отправить, я так и не отправила, - тихо сказала Валентина Ивановна. - Сперва болела долго, потом вроде как поздно было. Виновата, конечно, очень я виновата.
Прошла к иконе Божьей Матери, что висела в красном углу, достала из-за нее пожелтевший солдатский треугольник.
- Варваре Святкиной, - прочитала она и протянула письмо капитану.
Константин развернул треугольник, а читать не мог: строчки прыгали перед глазами. Отдал Анне:
- Прочитай, Аня.
- "Здравствуй, Варюха моя..." - начала читать Анна.
- Это мама, - зачем-то пояснил Константин. - Мама моя.
- "Пишу тебе, потому что сегодня мне двадцатка стукнула. И такого дня у меня еще не было. Я ведь беспризорничком родился, какие там дни рождения. Шамовки перехватил, морду не набили - уже праздничек. А тут ребята - ну все, Варюха, весь наш боевой взвод - загоношились и гульнули. И так все хорошо было, Варя, весело, дружно. И все речи толкали.
Все больше о том, как после войны жить будем. И еще насчет детей, конечно, разговор был. Ты себя, Варюха, береги, слышишь? Ты же в мамы готовишься. Уж как-нибудь прохарчись маленько. Родишь сына - Костей назови. Мне это имя очень даже нравится. И смотри, Варюха, если не вернусь, расти так его, чтоб человек вышел, а не дешевка, какая. Думаю о тебе, денечки наши считанные вспоминаю и целую, как умею. Твой Витька Святкин".
Все молчали. Константин вскочил неожиданно:
- Мне позвонить надо. Домой. Срочно.
- В конторе есть телефон, - сказала Анна. - Я провожу. Извините, мы скоро вернемся.
Было уже довольно поздно, но старик Илья Иванович не спал. Он сидел на кухне и занимался привычным и любимым делом: доставал из коробки свои многочисленные солдатские медали, разглядывал каждую и тихо улыбался, вспоминая что-то, ведомое только ему.
Телефонный звонок раздался, как всегда, неожиданно, да и был неожиданным: громким и длительным. И Илья Иванович торопливо засеменил в большую комнату, где стоял телефон.
- Слушаю, - сказал он, сняв трубку.
Трубка молчала, и старик еще раз сказал: "Слушаю вас". И тогда трубка ответила вдруг:
- Здравствуй, батя.
- Что?.. - недоверчиво переспросил Илья Иванович. - Что вы сказали? Что?..
- Здравствуй, батя, - уже громче и увереннее сказала трубка. - Это я, Константин. Ну, как ты там?
Старик хотел ответить, но не мог. Губы задергались, голос больше не слушался его.
- Батя, ты меня слышишь? - уже с беспокойством спросил Константин. - Это я, батя.
- Костя?.. - сдавленно переспросил Илья Иванович. - Это ты, да? Ты это звонишь?
- Я, батя, я.
- А Люба спит. Разбудить?
- Ты мне сейчас нужен, а не Люба, - сказал Константин. - Свинья я у тебя, но ты уж прости меня. Прости, батя.
Илья Иванович молчал. По лицу его вдруг медленно потекли слезы, но он не замечал их и - улыбался.
- Батя, чего замолчал? - встревожился Константин. - Слышишь меня?
- Слышу.
- Скажи Любе, чтоб три билета на Москву заказывала. Три, понял?
Из спальни вышла заспанная Люба. Хотела что-то спросить, зевнула, привычно протянула руку за трубкой, но старик так сердито махнул рукой, что она остановилась в крайнем изумлении.
- Три билета на Москву! - прокричала трубка.
- Три билета, сынок, - громко повторил Илья Иванович. - Три, и все - на Москву!..
Была звездная ночь, и по дороге к памятнику шли Константин и Анна.
- А я никогда не получала писем от папы. Он не писал в ту ночь перед боем, он был с мамой. Это была единственная ночь в их жизни, и поэтому я - Анна Вилленстович, а не Анна Суслина. И ордена у нас нет. Он у бабушки хранится, у папиной мамы. А бабушка мою маму не признала и орден нам не отдала.
- Свинство это, - сказал Константин, больше думая о своем. - По себе знаю.
- В те годы редкая любовь приносила счастье, - тихо продолжала Анна, - но мама всю жизнь считала себя счастливейшей из женщин. Странно, правда?
- Странно, - вздохнул Константин. - А может быть, и нет. Нам трудно судить: у них были другие единицы измерения, и счастья и несчастья. Выше наших.
- Неизмеримо выше, - согласилась Анна.
Некоторое время они шли молча.
- Что-то случилось со мной за эти дни, - наконец сказал он. - Сам не понимаю что, но чувствую. Может быть, потом разберусь, потом пойму.
- Это естественно, Костя.
- Мне не в чем себя упрекнуть, не подумайте, Аня. Живу нормально, как все. Служу честно. Делаю, что положено. Но может быть, в этом-то все и дело: только, что положено. Не меньше, но и не больше... Он вдруг замолчал и остановился. И Анна остановилась. Возле обелиска молча стояли люди.
Они узнали их, когда подошли ближе.
Юнессу Хабанееву и профессора Сайко, Леню Лавкина и народного артиста Мятникова, летчика гражданской авиации Тенгиза Кодеридзе и сестер Крынкиных, племянника Глебова и Валентину Ивановну. И молча встали рядом.

И тогда возник последний титр фильма. Нет, не "Конец", потому что не было конца в этой истории. Просто медленно всплыла надпись: "СТОЯВШИМ НАСМЕРТЬ ВО ИМЯ ЖИЗНИ".
1974