Форум Сайта памяти Леонида Быкова и Сайта памяти Алексея Смирнова

В марте в Виннице повстречалась с Иваном Федоровичем... то есть актером театра и кино, заслуженным артистом Украины, народным целителем Александром Дмитриевичем Немченко. Сколько лет прошло, а не узнать в нем добродушного, веселого, безотказного барабанщика второй-поющей до сих пор невозможно. Искренне удивился, когда я выразила восхищение его героем: "А вы что, меня запомнили?". Очень тепло вспоминал о Быкове, Смирнове, Талашко... Сейчас представляю его рассказ:

"В фильме «В бой идут одни старики» я снимался поистине желторотиком: студнетом-второкурсником. Помню, как выбирал нас, студентов, Леонид Федорович: мы ходили перед ним этакими петухами, а он стеснялся, что нас надо выбирать. Те, кто с ним снимались, знают, что на пробах к роли Быков никого не сталкивал лбами, не обижал, даже если актер на эту роль подходил. Но как он хитро всегда снимал пробы: так, что это получался мини-фильм! И волей-неволей худсовет был вынужден утвердить того, кого выбрал наш Маэстро. Так было, как известно, со Смирновым. А у меня была пробная сцена из самого начала фильма: с варениками. «Поздравляю с первой победой… Но, между прочим, Иван Федорович, сбивать самолеты противника — это не подвиг, это, так сказать, обязанность истребителя, наши будни, а вот что ты видел?».
Кузнечик, Смуглянка, Скворцов, Алябьев… Кого в фильме называли по имени или прозвищу, кого — по фамилии, и только моего героя — по имени-отчеству. Почему? А он —  друг детства Леонида Быкова в Барнауле, сосед Коли Алябьева. Солидный, видать, был мальчонка — зовут его: «Ваня, иди к нам!», а он отвечает: «Я не Ваня, а Иван Федорович!». Такой же эпизод был и в картине, но не монтировался — и вырезали… Вообще монтерские ножницы по «Старикам» погуляли хорошо, но фильму это пошло только на пользу.
Теперь, спустя десятилетия, удивляешься: в чем же феномен «Стариков», в чем секрет неостывающей зрительской любви к этому фильму? Ведь с точки зрения кинематографии — простой до смешного фильм, наивный даже, без всяких изысков. А это все быковская любовь… И не мистика — он пронизал картину такой любовью, жизнелюбием и светлой памятью о тех, погибших ребятах… Вложив в нее всю тоску за небом, за полетом.
Мы потом собственными глазами увидели, как без оглядки рвутся с небо… Случай этот мог оказаться трагическим, но, слава Богу, не оказался. Когда снимали эпизоды на аэродроме «Чайка», возле нашей киногруппы постоянно вертелась девушка (как мы потом узнали, чемпион мира по парашютному спорту). Мы-то, естественно, думали, что смотрит она на нас, и ходили этакими гоголями, а она присматривалась… как взлетает самолет. Выбрала момент, когда никого не оказалось рядом, прыгнула в кабину — и взлетела! Взлететь-то взлетела, а сесть не может! («Взлет-посадка», как говорил в фильме Маэстро, потому что взлететь легко, а сесть — этому надо учиться). Наш руководитель полетов прямо седел на глазах, а чем помочь? Вызвали двух мастеров спорта, они подлетели к ней с двух сторон и посадили ее самолет на своих крыльях. Уж как ее и ругал наш руководитель, и успокаивал, потому что сквозь рыдания девушка повторяла только одно: «Хочу летать!». И потом все-таки полетела…
А еще, может, секрет фильма «В бой идут одни старики» еще в той атмосфере, в которой Быков снимал фильм. Как он умел объединять всех вокруг себя — голоса ни на кого не повышал, но мы боялись его чем-то обидеть. Нашего Леню? Да пусть нас гром разразит!.. Ведь собрал он в фильм разных людей, и даже самые последние забулдыги ни разу не позволили себе чего-то лишнего. И несмотря ни на что, съемки шли очень гладко… Даже погода помогала, как, например, в истории с лошадью, когда он возвращается в полк: «Махнул не глядя!». Нужен был дождь, а деревенская кляча, взятая напрокат, испугалась бранспойтеров, брыкалась — и ничего не вышло. Ну и что? На следующий день дождь пошел, и сцену мы сняли. Творческая, чистая, честная была атмосфера у Быкова на съемках. При чем был он всегда не в режиссерской группе, а с нами, актерами. И на всех производственных пятиминутках первым делом вопрос: «Как живут актеры?». И не дай Бог что-то не так — отказывался начинать съемки, пока не решится тот или другой вопрос. В первую очередь — условия актерам, потом — остальным.
Да, фильму потом дали зеленую улицу — и Брежневу он очень понравился, и чуть ли не первый получил премию Министерства обороны. Но каких трудов, каких нервов стоили Быкову съемки! Помню, как он составил красный список (вернее, черный) тех, кто мешал ему снимать «Стариков»: «Вот это — гады!». Довели нашего Леонида Федоровича, добрейшего и деликатнейшего, помню, как он аж жевлаками играл… И ампулы валидола, которые носил у себя в галифе, тоже помню. Строили ему козни — зачем? Я не знаю, но кто-то под Быкова здорово копал, и кто-то против него что-то имел, когда он приехал с Ленфильма… Наверное, зависть… Был он особый, ни на кого не похожий — и в образах своих киногероев, и в жизни. А еще — прямота характера. При всей своей доброте и тактичности он говорил то, что думал. А кто любит правду?
Что запомнилось на съемках больше всего? Наверное, общение с Алексеем Смирновым, нашим Макарычем… как они с Быковым любили друг друга — это  невозможно описать! Надо было их видеть, когда они идут вдвоем: Макарыч — грузный, под два метра, а Леонид Федорович ему разве что чуть выше пояса… Идут в обнимку, как  всегда, и Быков ему снизу вверх: «Леша, я же тебе говорил, что этот эпизод надо говорить так и так…». А Макарыч ему (басом): «Нет, Леша, все наоборот, его надо проговаривать по-другому…».
Все соединяли Макарыча с его персонажами. И когда мы ужинали в ресторане, то все смотрели только на Смирнова: когда он будет пить? Чтобы выпить, бедняге приходилось прятаться за поднятой скатертью… Все его воспринимали не иначе как того же Федю из «Операции Ы» («Надо, Федя, надо…»), а это был глубокий человек. Образованный, тонко чувствующий,  всю жизнь безответно и беззаветно любящий только одну женщину — Марианну Вертинскую. Трудная, изломанная войной судьба была у нашего Макарыча. И Леонид Федорович — единственный, кто его не бросил, кто остался с ним до конца.
Алексей Макарович, может, и имен всех наших не знал, и называл нас по-украински: «метелики». Очень ему нравилось это слово, только произносил он его не так, как в украинском языке («мЭтЭлЫки»), а мягко — коренной питерец все-таки!.. Гуляем мы с ним в лесу, а он подбирает какой-то корень и спрашивает меня: «Метелик, а ты каких животных любишь?». Я ответил, что дельфинов. «Так это и будет твой дельфин». Он потрясающе вырезал по дереву — и через дней пятнадцать подарил мне пепельницу с дельфином! «Ты ее своими руками отполируй…». Жалко, что не дожила она до нашего времени… В другой раз, помню, были мы один день свободны, гуляли вместе с ним, и решили пойти в музей Коцюбинского в Чернигове. А он оказался закрытым! Но когда узнали Смирнова, то для нас двоих, отдельно, устроили экскурсию! А зашли в ЦУМ — и там Смирнова тоже ждала теплая встреча! Благодаря ему, я купил себе шикарную гитару из подсобки, за 98 рублей. «Метелик, я им сейчас зубы заговорю, а ты выбери себе лучше…».
Дружил я тогда и с нашим Скворцовым — Володей Талашко (и до сих пор дружим, хотя общаемся очень редко, но все равно — когда встретимся, то расстались будто вчера…). Мы еще до съемок «Стариков» сошлись: в семьдесят первом я поступил в театральный институт, а Талашко его закончил ровно через год, но жить ему было негде, и ему разрешили остаться в общежитии. Комнаты наши находились напротив. А подружились мы потому, что в нашем студкомитете я отвечал за порядок в общежитии. Тогда жили у нас дагестанцы, народ своеобразный. Могли, например, шашлык на пятом этаже жарить. И усмирить их могли только Володя Талашко и еще Миша Горностай. Володя — атлет, спортсмен, силач, они его побаивались и уважали…
Красивый парень был Володя. И добрый… Очень добрый. Помню, как он меня спас однажды. Схватила меня старая запущенная болячка: парапроктит. Температура зашкалила за сорок. И Володя, видя мое состояние, схватил меня на руки — и отнес в больницу. Два километра, лесом! Он, конечно, был сильный, но и я нелегкий: девяносто килограмм! Донес он меня, то на руках, то на спине, отыскал в клинике хирурга, но тот оказался вскрывать — по своим медицинским соображениям: «Я не имею права». И как сейчас помню: Володя хватает его за грудки, приподнимает: «Пока ты ему не поможешь, то я отсюда не уйду! Или тебя уложу рядом с ним…». Что оставалось бедняге делать? Вскрыл, стало мне гораздо легче — и Талашко так же оттащил меня обратно.
Так сложилась жизнь, что из кино я ушел: играл всего в нескольких фильмах, а в основном работал в театре в Виннице, потом занялся нетрадиционной медициной. Но, как и у всех «стариков» и «желторотиков» отношение к фильму Быкова — особое. Его «Старики…» — это как завещание нам: вторая-поющая, держитесь вместе, не пропадете… Это фильм на все времена, фильм, благодаря которому даже сместилось время… Ведь когда мы выступали агитбригадой на 9 мая, то нас ветераны благодарили за победу! Нас, родившихся после войны… И то, что сотворил Быков — это уже навсегда. Как его бессмертное: «Будем жить!»