ТРУДНАЯ ФАМИЛИЯ

С дружком моим Степаном Левадой последнее время что-то неладное творится. Проснулся я однажды ночью и случайно на кровать Степана глянул. Точно кипятком меня ошпарило. Вижу, под одеялом у Степана огонь. Соскочил я на пол - и к нему. А огня как не бывало, исчез. Степан же спит и сладко посапывает.
Утром рассказываю Леваде, какое чудо приключилось ночью, а он смеется:
- Спросонку и не такое может показаться.
Вроде я поверил Леваде, а на душе все-таки сомнение. Решил присмотреть за Степаном - друг ведь он мне!
Улегся я в следующую ночь на правый бок, чтобы в любую минуту можно было посмотреть на кровать Левады. Но солдату не так легко проснуться без команды, ежели он полдня в поле по-пластунски ползал. Только перед самым подъемом меня словно кто-то под бок толкнул. Приоткрыл глаза и вижу - тянется ниточка света из-под одеяла, которым с головой накрылся Степан. С минуту я смотрел на эту ниточку, не знал, что мне делать. Вдруг в казарме зажглись плафоны, и дежурный закричал:
- Подъ-е-е-м!
Известно - по этой команде солдата точно сквозняком сдувает с кровати. Вскочил и я, позабыв на миг о таинственном огне... А когда спохватился, Степан как ни в чем не бывало надевал гимнастерку. Я внимательно осмотрел кровать Левады, но ничего подозрительного не заметил. Точно невзначай столкнул с места подушку - не запрятал ли он под ней электрический фонарь? Нет ничего. Что за напасть? Не превратился же Степан в светлячка!
И решил я насесть на друга и узнать от него, что за фокусы по ночам он выкидывает.
Но поговорить со Степаном не удалось: крепко осерчал я на него. А дело было так. В перерыве между строевыми занятиями подошли мы с Левадой к ларьку военторга папирос купить. И видим у ларька Зину Звонареву, библиотекаршу нашу. Укладывает она в свою сумочку покупки. Это та самая Зина, которой в Женский день солдаты нашей роты такой букет цветов подарили, что пришлось обе половины двери в библиотеке открывать. Славная она девушка, понимающая. Узнает, какая солдатам книга понравилась, громкую читку устроит. Охотников до хороших книг у нас много! Сидим мы и не дышим - слушаем звонкий голосок Зины. А она такая симпатичная, прямо беда - глаз не оторвешь. Волосы под косынкой как спелое жито, а очи точно васильки - синие, синие.
Даже знаменитый наш молчун Степан Левада и тот как зайдет в библиотеку, вроде его кто подменяет, - откуда только слова у хлопца берутся! И все о книгах да о писателях. Чудо, а не Степан. Академиком скоро станет. Слушает Зина и глаз с него не сводит. Вот до чего ж приятная дивчина! На всех у нее внимания хватает. Но кажется мне, что с Левадой она дружит крепче, чем с другими. Даже из городской библиотеки книги ему приносит, вроде в полковой книг для него мало.
Вот с этой самой Зиной Звонаревой встретились мы у ларька военторговского. Степан поздоровался как старый знакомый и поднялся на ступеньку ларька, почтовую бумагу начал рассматривать. Ему этого материала много требуется на письма Василинке. Ну, а я поближе к Зине: "Как, мол, живете да что нового?" Она так охотно отвечает, вроде ей очень приятно со мной беседовать.
Мне бы тут только разговор поддерживать на зависть всем солдатам нашего отделения, которые издали наблюдают за этой встречей. А я, дурень, размечтался. Смотрю на эту самую Зину и думаю... да, о Марусе Козак нашей яблонивской думаю! Куда там Зине до Маруси! Та как посмотрит на тебя, даже жаром полыхнет. Покраснеешь, а в сердце что-то теплое шевельнется. Никак в очах у Маруси бесенята сидят. У Зины же глаза спокойные, внимательные. Сама она маленькая, тоненькая, вроде заставил ее наш старшина затянуться ремнем.
За разговором обращаюсь к дяде Саше - продавцу. Меж собой мы "Крючком" его зовем. Старый человек, усы как у Тараса Бульбы, но любит нашего брата поддеть. Говорю ему: "Дайте папирос". - "Каких вам, спрашивает, "Казбек" или "Дукат"? А ведь знает, усатая бестия, что я самые дешевые курю. И захотелось мне тут блеснуть перед Зиной, показать ей, что Максим Перепелица понимает толк в папиросах. "Дайте, говорю, высший сорт - "Казбек", так как до армии я в альпинистах состоял". Вроде Степана кто шилом под бок кольнул - как напустился он на меня, как стал при всех отчитывать! Ни Зины, ни дяди Саши не стесняется. Хоть сквозь землю провались. Говорит:
- Солдат по средствам своим должен жить! А ты за один-два раза все гроши выбросишь. Сейчас "Казбек" куришь, а потом "Чужие"? Или хочешь показать, что богатый дюже? Как будто никому не известно, что солдат все готовое получает и нет нужды, чтобы деньги у него сотнями водились.
Так он на меня навалился, молчун этот, что я не стерпел и отрубил:
- Откуда такой учитель выискался? А если я совсем хочу бросить курить и напоследок решил коробку хороших папирос изничтожить?.. Левада примолк. Взял почтовой бумаги, папирос, что подешевле, и, сказав Зине и продавцу "до свидания", побежал к отделению, где солдаты уже кончали перекур. А я держу в руках коробку "Казбека" и не знаю, что мне делать.
Зина смотрит на меня синими глазами и улыбается. Потом говорит:
- Раз бросать курить, так бросайте прямо сейчас, - протянула руку, забрала у меня папиросы и отдала их дяде Саше. - Только, чтоб это твердо было, как полагается мужчине. Посмотрю, умеете ли вы держать свое слово. А на Степана (так и говорит: "на Степана") обижаться не нужно. Хорошо он сказал. Солдату по средствам надо жить. Да не только солдату, а всякому человеку.
Я хотел что-то ответить, но тут услышал голос сержанта: "Кончай курить!" Впрочем, что я мог ответить? Оконфузил меня Степан. Зина ни с того ни с сего взяла слово, что я курить брошу. А у меня об этом и мысли не было. По-моему, солдат без курева - не солдат.
Уже вслед Зина крикнула мне:
- Приходите вечером со Степой в клуб!..
"Ишь ты, - подумал я, - он уже тебе Степа!.."
Передал я Леваде приглашение Зины, но даже не посмотрел на него - сердился.
- А я и без приглашения должен быть там сегодня, - ответил Степан. И тут я вспомнил, что он выступает в клубе на читательской конференции, организованной полковой библиотекой.
Словно назло мне, старательно готовился Степан к вечеру: подшил свежий подворотничок, пуговицы начистил, а над сапогами минут десять трудился.
Наконец, ушел, бросив мне в насмешку:
- Счастливого дневальства! (В тот вечер я в наряд заступал.) Когда хлопцы вернулись из клуба, рассказывали, что после конференции там оркестр играл. И Степан с библиотекаршей целый вечер вытанцовывали. Говорят, Зина сама приглашала его, а Левада глаз не мог оторвать от пола - стеснялся товарищей. Подумаешь, застенчивость какая! А проводить после танцев Зину до проходной будки не постеснялся!.. Тут только меня и осенило. Как же я раньше не догадался?! Наверняка между Степаном и Зиной - любовь. Ведь не зря, как придет он в библиотеку, нет конца их разговорам. Ни за что Левады не дозовешься. Теперь ясно, что за свет под одеялом зажигал Степан: письма Зины читал или свои сочинял. При дневном свете перед товарищами совестно - все же знали о Василинке... И такая меня обида взяла: ведь Василинка - какая дивчина! Как он смеет?.. И уже на это дело стал я глядеть с другой точки зрения, я бы сказал - с главной: пришел хлопец родине служить, военную науку познавать, а вместо этого за юбкой бегает, дисциплину нарушает. Срам! А может, Зина Звонарева сама виновата во всем? Может, приворожила хлопца синими глазами да ямочками на щеках? Но опять меня сомнение берет: не могла она разве выбрать хлопца покрасивее? Я же, например, не приглянулся ей. А ведь Максим Перепелица не хуже Степана!
Даже к зеркалу подошел, чтобы посмотреть на себя. Ну, чем я плох? В плечах широк, лицо круглое, чистое, не закапанное никакими там веснушками. Брови, как смола, черные, глаза веселые. Нос, правда, чуток вздернулся. Но это не мешает.
А Степан? По-моему, он тоже не ахти какой красавец. Высокий как верба. Смотрит исподлобья. А губы! У меня такие были после того, как на стадионе футбольный мяч мне в лицо заехал. Да и ходит он как-то по-особому. Шагает широко, не торопясь, словно по лугу идет и осоку ногами подминает. Спокойной походкой хочет уверенность в себе показать. Словом, как ни прикидывай, а Степан сам постарался любовь с Зиной закрутить. Справедливости ради нужно заметить, что уверенный вид Степана ничего общего не имеет с самомнением, в каком, например, меня раньше упрекали. Думается мне, что эта уверенность - от физической силы Левады и от рассудительности его. Конечно, физкультурник он редкого калибра, получше меня. Однажды на занятиях так метнул учебную гранату, что мы всем взводом разыскивали ее. А ум у Левады - позавидуешь. Только больно нетороплив Степан. Прежде чем сказать слово, думает над ним, словно прицеливается. Но скажет - в точку, как снайпер. Правильно и к месту. Да-а, рассудительностью своей меня Степан перекрывает - никуда тут не денешься. Страдаю я такой болезнью - люблю высказаться раньше других, показать, что я, мол, не лыком шитый. Бывает иногда - болтаешь, и язык потом откусил бы. Ведь непродуманное слово, что недозрелое яблоко, - горькое, только сморщишься от него. Самому от таких слов неловко, да крепишься, а еще хуже, когда отстаиваешь их. Но это раньше было. Сейчас другое дело - понял я свои изъяны. Все реже слова бросаю, не прицелившись. Последний такой пустой выстрел был при встрече с Зиной Звонаревой у ларька военторговского.
Вот так хорошенько подумаешь о себе, о Степане, и как сквозь ортоскоп видишь, кто в какую сторону отклоняется. Добре, что хотя учат меня в армии пользоваться этим хитрым прибором.
Однако рассудительность Левады все же не помогла ему избежать такой дури, как измена Василинке. Вот тебе и Степан! Очень мне стало за друга обидно, и решил я, как только сдам дневальство, начистоту поговорить с земляком. Правда, утерпеть до конца дневальства мне не удалось - старая, знать, привычка сказалась. Степан утром подошел к тумбочке дневального и положил на нее конверт с письмом (почту у нас дневальные собирают). Я увидел, что письмо адресовано Василинке Остапенковой, и бросил Леваде:
- Что, покаянную Василинке посылаешь? Зина полюбилась?
Степан покраснел, подошел ко мне и ответил:
- Не дневальному Перепелице, а дружку своему Максиму говорю: "Чапля ты". Чаплей в нашем селе зовут тех, кто из ума выжил, - по имени давно умершего Ивана Чапли. Иван этот имел три овцы. Однажды ему приснилось, что овцы хотят бежать от него. Чапля надел кожух наверх мехом и забрался в хлев, чтобы подслушать, когда овечки хотят устроить ему такую пакость. Ждал, ждал и уснул там. Утром жинка вышла кормить скотину и видит: из-под одной овцы ноги в сапогах торчат. С перепугу как огрела она по ним коромыслом! Иван спросонку схватился да лбом об стенку...
Не знаю, что Левада нашел общего между мной и Иваном Чаплей. Не от страха же мне показалось, что он в Зину влюбился. Но все же засомневался я. Степан слов на ветер не бросает. Только вот эта история с ночными фокусами...
Прояснилось только к вечеру, сразу же после того, как я сдал дневальство. Помогла в этом сама Зина Звонарева. Через одного солдата из соседней роты передала она для Степана новую книгу. Взял я ее и пошел разыскивать Степана. Открыл на ходу книжку и вдруг между страницами увидел запечатанный конверт. Все ясно - любовное письмо. И так у меня сердце защемило за друга - прямо вынь и в холодную воду опусти. Левада сидел в комнате политпросветработы. Положил я перед ним книгу, а сверху письмо. Стою и молчу. Степан вроде с недоумением посмотрел на меня и распечатал конверт. Начал читать. Никогда я не видел таким своего земляка. То белые, то красные пятна выступают на его лице, а лоб испариной покрылся.
Смотрю я на Степана и думаю себе: "Как бы ты, Максим Перепелица, поступил, если бы оказался на месте этого хлопца?" И стало мне ясно: теперь, когда понял, что самое ценное в человеке честь и совесть, серьезность и мужество, я ни за что не свернул бы с прямой дороги. Хорошая Зина девушка, слов нет. Но раз уж любишь другую, по сторонам не оглядывайся. Иначе нет тебе уважения от людей. Да и сам себя уважать перестанешь. Тогда уж не человек ты, а так - обломок, из которого даже кола не сделаешь.
Подает мне Степан письмо и говорит:
- Почитай и посоветуй, как быть.
Читаю:
"Уважаемый товарищ Левада!
Работники нашей библиотеки сердечно благодарят ваз за содержательное выступление на вчерашней читательской конференции об образе советского воина в послевоенной литературе. Такая же конференция состоится в следующее воскресенье в гарнизонном доме офицеров. Очень просим вас повторить там свое выступление. Надеемся, что не откажетесь.
С приветом -
3. Звонарева".
- Ну так что же? - спрашиваю у Степана, прочитав письмо. - Чего ты волнуешься?
Степан, как всегда, помолчал, а потом отвечает:
- Да понимаешь, Максим, говорить-то я не мастер. А эту речь на память заучил.
- И очень хорошо. Что тебя смущает?
- Фамилия одна, - отвечает Степан. - Потребовалось мне назвать в своем выступлении одного героя из довоенной пьесы "Свадьба в Малиновке" - Лупанпопало... нет, опять забыл. А Попандопуло - есть там такой. Так я, когда речь заучивал, десять раз фамилию повторял правильно, а на одиннадцатый путался. Страшно боялся, что собьюсь на конференции. И ляпнул с трибуны: "Лопан-дропуло".
- Ну?! - не терпится мне.
- Вот тебе и "ну". Вчера в полковом масштабе осрамился, а теперь предлагают еще в гарнизонном.
- Чудак человек, - смеюсь я. - Запомнишь! Ты мне о другом скажи: разве ты не письма Зине сочинял ночью с фонариком?
Тут меня Степан обозвал одним непечатным словом и пояснил:
- То я эту проклятую фамилию зубрил. Проснусь, пытаюсь вспомнить, и никак. Уснуть тоже не могу. Вот и приходилось доставать электрофонарь и зажигать его на секунду, чтоб в блокнот одним глазом глянуть. Только потом спать мог.
Вот такая-то история с трудной фамилией.