АТЫ-БАТЫ, ШЛИ СОЛДАТЫ..., сценарий фильма. ч.3

Константин проснулся в узкой девичьей светелке. За стеной слышались шепот, звяканье посуды. Капитан шумно вздохнул, и в светелку заглянула Анна:
- Вы живы?
- У вас есть основания сомневаться?
- Во всяком случае, вчера появились, - Анна присела на край кровати, профессионально поймала пульс. - Пожалуйста, помолчите минуточку. На сердце никогда не жаловались?
- У меня нет сердца, - улыбнулся Константин. - У меня, как раньше пели, "вместо сердца дизельный мотор".
- Пели - "пламенный".
- Танкисты переиначили.
- Все равно, это не медицинская категория. Мне кажется, вы невропат, что довольно странно при вашей профессии. Ни с того, ни с сего грохнулись в обморок.
- Извините, - тихо сказал Константин. - Поверьте, это впервые в жизни.
- Я-то привычная, - улыбнулась Анна.
- Ночь не спал, - виновато вздохнул Константин - И день вышел такой... Нервный день вышел.
Анна поднялась:
- Вставайте. Самовар стынет.
- Подождите. Как странно. Я помню, что ночью вы сидели точно так же, как сейчас, рядом, и тогда я представлял, что вы - моя мама. Она умерла, когда мне было три года. Я не помню ее, но ночью мне казалось, что я чувствую ее руки. Казалось совершенно отчетливо. Мистика какая-то, правда?
- Правда, - серьезно сказала Анна. - Я спешу, вас Валентина Ивановна чаем напоит. - И вышла.
Когда Константин вошел в комнату, за столом с шумевшим самоваром сидела только хозяйка дома. Степенная женщина лет около сорока Валентина Ивановна.
- Доброе утро, Валентина Ивановна, - сказал Константин. - А где же Анна?
- На вокзал поехала, гостей встречать. Умывальник у нас - в сенях. Вернешься, чайком угощу.
- Что со мной случилось вчера, Валентина Ивановна?
- Что случилось? - она вздохнула. - Держался ты, держался, а потом, видать, не выдержал. Тебе бы поплакать - легче бы стало, а ты... Погоны, что ли, не позволяют? Или служба у тебя такая?
- Служба как служба.
- Родные могилы слезы отворяют, - продолжала хозяйка. - Ты бы слез не стеснялся, капитан. Это ведь святые слезы, а в старину и богатыри святых слез не стеснялись. Я вот простая баба: четверо детей да два мужа - вот и весь мой капитал. Один муж сам помер, другого не стерпела и выгнала. А почему не стерпела? Потому что слеза его только в пьяном виде и прошибала. А отец без слезы - не отец, а "унтер-цер", как бабка моя говорила. Нам, бабам, ведь не мужья нужны. Нам отцы нужны. Отцы детям нашим. А где их взять?
- Убили отцов, - вздохнул Константин.
- Так ведь не всех убили, - возразила Валентина Ивановна - К тому же пора бы и новым вырасти, а?
- Анна говорила, что вы тогда видели, как раненых добивали?
- Видела, - она помолчала. - Я в кустах хоронилась. Шла в Некрасовку да на немецкий дозор натолкнулась. Вот и пришлось в кустах-то, как мышке.
- Моего тоже добили? - тихо спросил капитан.
- Я не помню, как погиб твой отец, Костя, - так же тихо ответила Валентина Ивановна. - Ты уж прости, врать не хочу: не видела. Анькиного видела, а твоего... Ты уж прости меня. - Помолчали. Потом она сказала:
- Поди, умойся, Костя.
Он вышел. Валентина Ивановна вытерла слезы, посмотрелась в висящее на стене зеркало, сказала собственному отражению:
- Вот и наврать пришлось. Да оно, может, и к лучшему...
Вернулся Константин. Сел к столу, хозяйка налила ему чаю, придвинула хлеб, масло, яйца, творог. Спросила неожиданно:
- Ты женат?
- Женат. Детей пока нет.
- Будь мужиком, Константин, не крути Аньке голову, - очень серьезно сказала Валентина Ивановна. - Ей совсем не так весело живется, как тебе может показаться.
- Да разве танкист супротив летчика потянет? - улыбнулся капитан, стремясь превратить разговор в шутку. - А у нее муж-летчик. Да еще истребитель!
- И все воюет, - горько вздохнула Валентина Ивановна.
- Где воюет?
- В небе, - она помолчала - Знаешь, есть такой госпиталь, в котором до сей поры еще раненые лежат?
- Какие раненые?
- Еще на той, на Великой Отечественной. Вот туда Анна и пошла, работать после института. Вот там она своего летчика и встретила. Его в первом же бою сбили, совсем, видать, мальчишкой был. Ну, выходила его, добилась, чтоб выписали, замуж за него вышла. Полгода все нормально было, а потом - опять. "Прикрой меня, атакую!.." Целыми днями кричит. И тридцать лет в атаку идет. За нас с тобой...
Взвод разместился на ночлег в большом колхозном сарае. Усталые солдаты, повалившись на прошлогоднее залежалое сено, молчаливо ожидали, пока Гарбузенко и Кодеридзе поделят продукты на сутодачи.
- В деревне раненых полно, - оживленно рассказывал Святкин командиру взвода. - Еле крышу раздобыл. Спасибо, местное население помогло. Вот, знакомьтесь. Валентина Ивановна. Валюха.
И, взяв за плечи, поставил перед собой девочку лет двенадцати, одетую в солдатский ватник, женский платок и огромные латаные валенки.
- Здравствуйте, Валя, - торжественно сказал Суслин и пожал девочке руку.
- Тут в каждой хате по палате, - продолжал ефрейтор. - Раненые, санитарочки, врачей навалом. Сборный пункт, что ли. Эвакуации ждут.
- Большие бои? - солидно спросил младший лейтенант.
- Немцев в колечко взяли, - пояснил Святкин, - Слышали днем дальнобойную? Это их обрабатывали. Так что мы, считайте, в тылу.
- Я пойду, - сказала девочка, с любопытством рассматривая усталого младшего лейтенанта. - Мне завтра вставать рано. В Некрасовку побегу, к бабушке.
- Там же, говорили, немцы? - удивился Игорь.
- Нет, - девочка открыто, по-детски улыбалась в глаза младшему лейтенанту. - Там бабушка наша. Немцы отступили, а она под ними была.
- Ну, счастливо тебе, Валюха, - сказал Святкин. - Спасибо за помощь.
Девочка убежала. Святкин продолжал топтаться возле командира взвода. Подошли Гарбузенко, Мятников и Сайко.
- Тут вот какое дело, - степенно начал Мятников. - Двадцать лет - это ведь не шутка, правда, товарищ младший лейтенант? Не баран чихнул, как говорится.
- Дата, - увесисто подтвердил Сайко.
- А будет ли у парня очко или сразу перебор - неизвестно, - глубокомысленно изрек Гарбузенко. - Война, она и не такие банки срывала, верно, говорю, хлопцы?
Суслин молчал. Сержанты переглянулись.
- Ну, так как, товарищ младший лейтенант? - спросил Мятников.
- Что - как?
- Уважим?
- Ничего не понимаю, - Игорь пожал плечами. - Что вы крутите, Мятников?
- Чего там не понимать? - удивился Гарбузенко. - Двадцать лет Витьке Свату стукнуло, вот и все понимание.
- Двадцать лет? - иронически переспросил Суслин. - Надо же, какое совпадение. Не успели из роты уйти, как сразу...
- Чтоб мне провалиться! - вдруг заорал Святкин. - Чтоб меня в первом бою разорвало, чтоб мне век свободы не видать, чтоб... - не найдя слов, он с остервенением щелкнул ногтем большого пальца о зубы. - Вот!..
- Ну, поздравляю, - сказал Суслин, озадаченный его горячностью. - И что дальше?
- А дальше - война, - угрюмо сказал Святкин. - Дальше - пиф-паф. Может, завтра, может, через неделю. Так имею я право свой день рождения отметить или нет у меня такого права? В селе есть самогонка. Меняют на сахар. Вот я и прошу, в первый и последний раз прошу, лейтенант, позволь сегодня выпить. Просто так, по глоточку. Я - беспризорник, это мой первый день рождения. Первый, ребята, а может, и последний. Вот!..
Святкин замолчал. Молчали и сержанты, ожидая, как решит командир. А Суслин тоже молчал, потому что не знал, как ему поступить.
- Разрешите, товарищ младший лейтенант, - негромко сказал Гарбузенко. - Все хлопцы просят.
- Фронтовых сто грамм нам еще не положено, товарищ старший сержант, - официальным тоном изрек Суслин.
- Так трепачей-то у нас вроде нет, - улыбнулся Сайко. - Ни трепачей, ни стукачей.
Игорь сердито молчал. Кодеридзе с грохотом швырнул котелок и подошел к Святкину.
- Друг! - звонко сказал он. - Мне нечего подарить тебе в этот твой большой праздник. Возьми мой сахар, возьми мой хлеб, возьми мою селедку. Больше у меня ничего нет. Извини, дорогой.
- Спасибо, Абрек, - тихо сказал Святкин. - Ты мировой кореш, я всегда это знал.
- А что же вы молчите, товарищ младший лейтенант? - громко спросил Хабанеев. - Неужели непонятно, что надо делать? Неужели вы не можете...
- Сахар принадлежит взводу, - деревянным голосом перебил Суслин.
- Ура!.. - завопил Хабанеев. - Попьем, ребята, кипяточку без сахарку? За здоровье Виктора Святкина?
- Весь сахар - ефрейтору, - сказал Глебов. - И сегодняшний и завтрашний. Так что ли, Крынкин?
- Так, - послушно сказал Крынкин. - Это правильно.
- Ну, спасибо, лейтенант, - облегченно улыбнулся Сайко. - Я понимаю, трудно такие решения принимать без привычки. Погодите с шамовкой, ребята. Мы с Хабанерочкой сахарок мотанем!..
В большой комнате женщины накрывали на стол. А привезенные со станции сыновья и дочери бродили по дому, не зная, куда себя девать.
- Вы бы пока познакомились друг с другом, - сказала Анна.
К Константину подошел начинающий полнеть солидный мужчина в очках. Представился:
- Сайко Юрий Иванович. Профессор. Доктор наук.
- А я Костя, - усмехнулся капитан, пожимая руку профессору. - Костя-капитан. Знаете такую песню?
Доктор наук смутился и отошел. Подскочил невзрачный малый неопределенного возраста:
- Лавкин. Леня Лавкин. Может, сообразим со встречей-то? С морозца, а?..
- Все в свое время, Леня! - крикнула от стола Анна.
Красивая женщина протянула Константину руку:
- Хабанеева Юнесса. Солдатская дочь и мать двоих детей.
- А это - сестры Крынкины, - сказала Анна.
На лавке у стены рядышком сидели две очень похожие друг на друга женщины. Они были одинаково одеты и одинаково собирали слезы в зажатые в кулаках платочки.
- Глебов. Племянник, - представился коренастый мужчина в дорогом костюме, но почему-то в сапогах.
- Эх, скучно, братцы! - снова подал голос Лавкин. - Сообразить бы хоть на четверых. Я и сбегать могу.
- Не торопите события, - покровительственно улыбнулся профессор Сайко. - Вам же сказали: все в свое время.
- В свое время только краны текут. Утверждаю как сантехник, - Лавкин вздохнул. - Отсюда вопрос: время для нас или мы для времени?
- Видите ли, для пловца, плывущего по течению, вода не меняется, - принялся солидно разъяснять профессор. - А вот для тех, кто плывет против течения, она всегда новая. Если вы плывете вместе со временем, то становитесь рабом этого времени. Но если вы преодолеваете время, сражаетесь с ним, тогда каждый завоеванный вами час - это ваш час. Тогда вы из пассивного раба времени превращаетесь в его активного повелителя.
- Видать, образование у вас большое, - с уважением констатировал Глебов-племянник.
- А нам мыло прислали, - сказала вдруг одна из сестер Крынкиных. - Мама наша померла, и аккурат посылка прибыла. С мылом. Мы хотели хоть обмылочек навсегда сохранить. Да затерялся он где-то. Как в новую избу перебирались, так и затерялось тоё мыло.
- Вот какие люди были, - несмело добавила вторая сестра. - Война ведь, и голод, и смертушка. А они за всех думали. За всех болели. За все времена и за всех детишек, как вот правильно товарищ говорит.
Повисла пауза.
- Так как относительно преодоления времени, товарищ профессор и доктор наук? - усмехнулся Константин.
- Да, - вздохнул профессор. - Велика ты, Россия, и не объять тебя никаким самым современным умом. Нет ли у вас папиросы, товарищ капитан?
- У меня сигареты.
- Безразлично. Я неделю назад курить бросил.
- Так, может, не давать?
- Все равно закурю, - еще раз вздохнул профессор. - Не сейчас, так к вечеру. Когда, понимаете ли, сотрясение воздухов, а тут - посылка с мылом, так не то что закуришь, а и за рюмочкой потянешься.
- Это точно! - засмеялся Лавкин. - Это ты правильно выразил, товарищ профессор.
Распахнулась дверь, и вошел красивый грузин в форме летчика Аэрофлота.
- Здравствуйте. Кажется, я не ошибся?
- Здравствуйте, Тенгиз, - сказала Анна. - Знакомьтесь, друзья. Это Тенгиз Кодеридзе.
Следом за летчиком шофер такси уже вносил большие корзины с гвоздиками.
***
Колхозный сарай. Самогонка уже разлита по кружкам, хлеб и селедка поделены. Именинник Святкин уселся на почетное место. Глебов разжигал костер у входа в сарай.
- Там девочки прогуливаются, - сообщил Сайко входя. - Может, пригласим их, товарищ лейтенант?
- Какие еще девочки? - нахмурился Суслин.
- Санитарочки.
- Ну не знаю, - неуверенно протянул Игорь. - Ну, попробуйте.
- Хабанерочка, изобрази, - сказал Сайко.
- Есть изобразить, - Хабанеев вскочил. - Абрек, помоги.
- Потому что грузин, да? - вдруг обиделся Кодеридзе. - Раз грузин, значит, девочки, да? Обидно, понимаешь.
- Да у тебя - усы! - загорячился Хабанеев. - Усы, понимаешь? Ты же мужчина, сразу видно.
- Это совсем другой разговор, друг. Это правильный разговор.
Хабанеев и Кодеридзе вышли из сарая.
Две девушки в военной форме прогуливались в длинных мартовских сумерках по окраине Ильинки.
- И зачем ты меня сюда затащила? - ворчала одна из них, но ворчала вполне добродушно.
- Там все время молоток стучит, - вздохнула вторая. - Стук, стук - гроб, гроб. Круглые сутки.
Из сумерек возникли фигуры Кодеридзе и Хабанеева. Девушки остановились, и первая сказала с досадой:
- Здрасьте вам.
- Здравствуйте! - обрадованно воскликнул Хабанеев. - А мы - за вами.
- Куда это - за нами? - насторожилась вторая.
- Девушки, - Кодеридзе для вящей убедительности снял шапку и прижал ее к груди. - Дорогие девушки, нашему другу двадцать лет исполнилось сегодня. Ай, какой друг! Замечательный друг, девушки. Сделайте ему маленький подарок. Пожалуйста. Очень прошу.
- Очень, очень просим, - подтвердил Хабанеев и тоже снял шапку.
- Это, в каком же смысле подарок? - сердито спросила первая.
- Девушки, только не уходите. Умоляю! - проникновенно зашептал Абрек. - Нам в бой скоро, а вы - такой подарок! Самый лучший подарок на день рождения!
- Рискнем? - спросила вторая. - Он же сейчас расплачется, ей-богу!
- За мной! - радостно закричал Хабанеев. - За мной, девочки!
И девушки пошли за ним. А Кодеридзе сказал обиженно:
- Мужчина не плачет. Мужчина огорчается.
- Именинник просит к столу, - провозгласил Мятников. Все стали рассаживаться, и тут скрипнула дверь. В сарай вошли обе девушки в сопровождении Хабанеева и Кодеридзе.
- Здравствуйте, - сказала первая. - С именинником вас. Взвод радостно зашумел:
- Здравствуйте, девочки!
- Проходите, проходите!..
- К нам, девушки!..
- Нет, к имениннику!..
Девушки шагнули в освещенный костром круг.
И младший лейтенант Суслин вскочил, опрокинув кружку. Он узнавал и не узнавал. Он верил и боялся верить. И смотрел во все глаза... на девушек, стоявших в отблесках костра.
- Кимка.. - прошептал он. И крикнул:
- Кимка, это ты?..
Стол в большой комнате был накрыт. Анна, сидевшая рядом с Константином, встала и, обождав, когда утихнет гул голосов, заговорила, очень волнуясь:
- Товарищи! Дорогие мои друзья. Сыны, дочери, родные наших дорогих. Ровно тридцать лет назад - ровно, день в день - здесь, в Ильинке, праздновали двадцатилетие одного человека. Сегодня ему было бы пятьдесят. Но он не дожил. Он погиб как герой. Погиб на следующий день.
У Анны перехватило дыхание. Все поднялись. Справившись с волнением, Анна продолжала:
- Но мы не будем сегодня горевать. Мы будем радоваться, что такой человек жил и прекрасно отдал свою жизнь. Мы будем пить за это. И за его сына, который сейчас здесь, вместе с нами. За капитана Константина Викторовича Святкина.
Константин задрожавшей рукой поставил рюмку на стол, молча обвел всех взглядом и вышел из комнаты.
Он стоял, прислонившись спиной к бревенчатой стене дома. На крыльцо вышла Анна.
- Вам нехорошо. Костя?
- Мне хорошо, Аня. Так хорошо мне не было никогда в жизни, - он помолчал. - У нас в детдоме день рождения праздновался один раз в году. Коллективно. Для всего детского дома. Я говорил вам, что плохо помню маму. Отца же я не знал совсем... И вот сегодня вы вернули его мне. Конкретного. Реального отца. Со своей жизнью. Со своим днем рождения. И со своей смертью...
Он замолчал. И Анна молчала тоже. Просто молчали и смотрели в густеющий мартовский сумрак.
И в этом сумраке мимо их дома вдруг неторопливо прошли двое очень молодых людей. Девушка и юноша в военной форме последнего года войны.
Игорь и Кима шли по вечерней улице Ильинки.
- Я искал тебя, Кимка.
- Не надо выдумывать, Игорь.
- Я хотел написать тебе, но не знал куда. Как ты оказалась на фронте?
- Так же, как ты.
- Но я мужчина.
- А я - женщина. Кому-то надо вас перевязывать и стирать ваши гимнастерки.
- Кимка, если бы ты знала, как я счастлив, что встретил тебя.
- Не надо, Игорь. Счастлив, будет тот, кто переживет эту войну...
Кима Вилленстович и Игорь Суслин шли по улице деревни Ильинка. Артиллерия смолкла, было тихо. Только поскрипывал снег под ногами, да где-то с унылой ритмичностью стучал молоток.
- Кимка!
- Что?
- Ничего. Просто мне приятно повторять твое имя.
- Не надо выдумывать, Игорь.
- Я не выдумываю.
Кима остановилась. Посмотрела на Суслина, точно прикидывала, говорить или не говорить.
- Месяц назад погиб Боря Яценко.
- Борька?!.
- Сгорел в танке. Мне написала Катя.
- Борька сгорел... Первый из нашего класса.
- Третий, Игорек, - мягко поправила Кима. - Гриша Рубин и Володя Самохвалов погибли раньше. Боря - третий. Кто следующий?
- Я не знал, что они погибли, Кимка. Я потерял все адреса еще в училище и ни с кем не переписывался.
- Скоро мы останемся одни, - вздохнула Кима. - Одни девчонки. Мальчики, мальчики, что вы делаете с нами?
- Всех не убьют.
- Да, всех не убьют, - она помолчала. - Ты, правда, рад, что встретил меня?
- И ты еще спрашиваешь! Знаешь, сколько раз я признавался себе, что...
- Не надо, - Кима закрыла ему рот рукой. - Ничего не надо говорить. Говорить будем после войны, а сейчас... - Она зябко повела плечами. - Холодно. Зайдем ко мне, если хочешь.
Они стояли возле здания бывшей школы. Сквозь щели маскировки из окон пробивались узкие полоски света. И по-прежнему уныло стучал молоток.
- И чего он все время стучит?
- Это не для нас, - Кима вздохнула. - Здесь наш госпиталь. Надо девочкам сказать, что я пришла.
- Я подожду.
- Нет, пойдем вместе. Только тихонько, раненые спят. Они вошли в тускло освещенный школьный коридор, забитый ранеными.
- Жди здесь, - шепнула Кима.
И сразу же ушла. А Игорь остался ждать.
- Суслин?.. - удивленно спросил кто-то совсем рядом. - Игорь, это ты или мне кажется?
- Это я, - Игорь недоуменно оглядывался.
- Да здесь я, балда! Шагни влево и нагнись.
Игорь шагнул влево и присел:
- Кто здесь?.. Пригуда? Сеня Пригуда?!.
- Здорово! - с соломы поднялась массивная фигура с перебинтованной головой. - Вот так встреча! Откуда и куда?
- На фронт. С маршевой ротой. Ты ранен?
- Пустяки: голову царапнуло, - не без гордости сказал Пригуда. - Можешь поздравить, я уже лейтенант. К ордену представлен. И медаль уже отхватил! - Он откинул шинель, тускло, сверкнув медалью "За отвагу". - А ты, значит, в тылах ошивался?
- Ну, знаешь, в армии не выбирают.
- Игорь! - шепотом окликнула Кима из глубины коридора.
- Меня зовут, - сказал Суслин. - Ну, поправляйся, Сеня. Может, еще увидимся.
Пригуда недобро засмеялся и заговорил громко, в полный голос, чтобы слышали окружающие:
- Санитарочку подцепил? Ай да тыловики: орденов нет, так все девки наши! Ну, правильно, Суслик, не теряйся! Особо пока мы в госпиталях...
Его громкий смех звучал вслед шедшему к чердачной лестнице Суслину. И он виновато пригнул голову.
- Что это он, Игорек? - спросила Кима.
- Товарищ по училищу, - вздохнул Игорь. - Уже лейтенант и уже - с медалью. А я - тыловая крыса, ловкач...
- Вот дурачок-то, Господи, - сказала Кима, открывая люк. - Влезай за мной. На чердак.
На чердаке было темно, и Игорь остановился возле люка, не зная, куда подевалась Кима и куда ему идти.
- Ну, где ты там? - шепотом спросила Кима. - Закрой люк и иди сюда. Только люком не стукни.
Игорь осторожно опустил крышку люка, отчего стало уж совсем черно. Опустившись на четвереньки, он пополз куда-то в кромешной мгле, пока не треснулся лбом о балку.
- Это ты ударился? - поинтересовалась Кима с другого конца чердака.
- Я.
- Где же ты?
- Не знаю.
- А что ты там делаешь?
- Чешу голову.
- Фонарь у тебя есть?
- Теперь есть. На лбу.
И они оба весело рассмеялись.
- Похоже, мы обречены, ползать по чердаку, пока не рассветет, - сквозь смех сказал Игорь.
- Я не ползаю, - ответила Кима - Я сижу на своей постели.
- А где это?
- Тут.
- А где это - тут?
И они снова засмеялись.
- Если я расскажу девочкам, они ни за что не поверят, - весело сказала Кима. - Они скажут, что я вычитала это у Марка Твена.
- У Твена, по-моему, этого нет.
- А ты читал "Простаки за границей"?
- Не читал, - признался Игорь. - Я опять поползу, ладно? До следующего фонаря: два фонаря - пара. А ты смейся, Кимка. Смейся. Я буду ползти на твой смех, как на маяк.
Кима тихо смеялась. Игорь преодолел наконец-таки темное пространство, и их руки встретились. И возникло молчание. Потом Кима очень серьезно спросила:
- Ты с кем на выпускном вечере целовался?
- Я?!. - с возмущением переспросил Игорь. - Я вообще никогда ни с кем не целовался.
- А Катька написала, что ты с ней целовался в раздевалке.
- Как ей не стыдно! - возмутился Игорь. - Если хочешь знать, единственный человек, которого я хотел поцеловать...
Он замолчал.
- Вспоминаешь, как его звали?
- Вспоминаю, что у этого человека была ангина, и на вечер он прийти не мог.
- Я знала, что Катька - врушка, - помолчав, сказала Кима. - А почему же ты не поцеловал меня, когда мы в походе ушли за хворостом?
- Я мечтал об этом, Кимка, но... Мне казалось, что ты сердишься на меня.
- Сержусь? Да за что же, Господи? - Она вздохнула. - Ничего-то вы, мальчишки, не понимаете. Разве я могла на тебя сердиться? Любая девчонка поняла бы, что не могла. Даже страшная дура поняла бы, а ты...
- Ты сердилась на меня, - упрямо повторил Игорь. - Мне очень стыдно, Кима, честное слово, стыдно. И всегда было стыдно. Мне и сейчас стыдно, но тогда я поспорил с Борькой Яценко...
- Он погиб, Игорь.
- Да, он погиб. А я всегда думал, что ты была в него влюблена.
- Вот глупости-то. Какие же вы, мальчишки, дураки! Так о чем вы поспорили?
- Ну, мы поспорили, - Игорь с трудом начал исповедь. - Ну, что... что я дотронусь до тебя. Ты стояла у доски, а я подошел и положил тебе руку на плечо. Вот... А потом взял и провел рукой... Ну, там, где нельзя.
- А где нельзя?
- Ну, там. Ну, сама знаешь...
- Знаю? - Кима тихо засмеялась. В темноте послышалось какое-то шуршание, что-то негромко щелкнуло. - Да-да, это ужасно! Ты нарушил табу...
- Вот, - тяжко вздохнул Игорь. - А ты на меня так тогда посмотрела, будто я тебя ударил. И мне стало стыдно. И стыдно до сих пор.
- Иди сюда, - шепнула она. - Ближе. Еще. Тут места хватит. Дай руку. Значит, тут нельзя? Тут, да? Тут?..

Читать дальше>>