Генерал-майор авиации, дважды Герой Советского Союза
СЕРГЕЙ ЛУГАНСКИЙ,
НА ГЛУБОКИХ ВИРАЖАХ
Записки военного летчика. ч.2
Денек стоял серенький, облачный. Мы шли еще над своей
территорией. Где-то здесь вот,- всматривался я в однообразную унылую
картину внизу,- произошло со мной вчера... Но узнать памятного места
мне не пришлось. Совсем близко, прямо перед нами, из облаков вдруг
вынырнул вражеский разведчик-тихоходная двукрылая машина. Неприятельский
летчик под покровом облаков незамеченным пробрался на нашу сторону
и, время от времени "выглядывая" из облаков, производил
съемку местности.
Увидев советские истребители, разведчик попытался было снова уйти
в облака, но не успел. Командир нашего звена Владимир Пешков, покачав
крыльями машины, что означало "делай, как я!" - устремился
вперед и отсек разведчика от облаков. У Пешкова Две красных ракеты
взлетели над аэродромом и, ненадолго повиснув, покатились вниз.
Сигнал тревоги! Я бросился к своей машине. В небе еще не успел растаять
дымный след ракет, а мой истребитель, разбежавшись по льду озера,
взмыл в воздух. Время было военное, дорого каждое мгновение и у
меня создался великолепный угол атаки. С двух сторон мы ударили
по неприятельскому самолету и пулеметов.
Закончив очередь, я привычно положил машин, в глубокий вираж и вышел
из атаки. Занимая новую позицию, глянул вниз и увидел, как сбитый
самолет, пылая, словно факел, летел к земле, а в небе покачивался
белый купол парашюта. Вражеский летчик успел выброситься.
Новое наступление, предпринятое Советским командованием в конце
февраля, развивалось успешно. Преодолели линию Маннергейма. В районах
Выборга, Кексгольма и Сортавалы сопротивление финской армии было
сломлено. Перед советскими войсками открылся путь в центральную
часть Финляндии и к ее столице. Финская армия, понеся огромные потери,
не могла остановить наше наступление. Тогда финляндское правительство
приняло предложение СССР о прекращении военных действий. Гремели
последние залпы.
Однако для меня эти дни были омрачены досадным случаем, и только
теперь, после столь длительного времени, насыщенного событиями исключительной
важности, я могу разобраться в происшедшем тогда абсолютно спокойно
и трезво. Впрочем, по порядку...
Еще не набрав достаточной высоты, я увидел виновника тревоги. Разведывательный
самолет, такой же двукрылый, как сбитый нами накануне, почти прижимаясь
к земле, уходил к линии фронта. Но если в прошлый раз нас была целая
эскадрилья, то сейчас я, как дежурный по аэродрому, поднялся в воздух
один.
Удивительно, что разведчик не выказал по поводу погони ни малейшей
тревоги. Или он не заметил меня? Да нет, должен заметить... Однако
рассуждать было некогда. Зайдя над разведчиком сверху и чуть сбоку,
я бросил свою машину в атаку. Приблизившись на короткую дистанцию,
ударил из пулеметов. Все получилось как на ученье: разведчик загорелся
с первого захода. Сделав круг, я полюбовался густым шлейфом дыма,
который оставлял за собой горящий самолет, и лег на обратный курс.
Выбросившихся на парашютах летчиков, конечно, подберут наши пехотинцы.
Весь день в нашей эскадрилье только и было разговоров, что о сбитом
мной разведчике. Молодые летчики расспрашивали о деталях короткого
боя - как заметил, как заходил в атаку, с какого расстояния открыл
огонь. Более опытные товарищи сердечно поздравляли с "открытием
лицевого счета".
Словом, совсем неожиданно я стал героем дня. А в этот же вечер...
На общем построении мне было приказано выйти из строя. Признаться,
выходил я с вполне понятным душевным трепетом - надеялся: или какая-нибудь
награда или, на худой конец, благодарность. Отпечатал положенные
уставом шаги и замер по стойке "смирно". Товарищи смотрели
на меня во все глаза-они радовались, они ликовали вместе со мной.
Каково же было изумление всех, когда младшему лейтенанту Луганскому
объявили об аресте и приказали сдать оружие. Я не поверил своим
ушам: оказывается, сегодняшней молодецкой атакой я сбил... наш,
советский самолет.
До сих пор не понимаю, как это произошло. Или разведчик шел без
опознавательных знаков или я в горячке и азарте не заметил звезд
на плоскостях. Но ведь был же сигнал тревоги! Значит, кто-то ошибся
раньше меня, дав приказ подняться в воздух?.. Позор был неслыханный!
Меня взяли под стражу и отвели в какой-то сарай. Лязгнула дверь,
загремел засов. Я бросился на землю и схватился за голову. Все было
кончено. Не видать мне больше самолета, не подняться больше в воздух.
Конец всему.
События на самом деле приняли весьма угрожающий оборот. Враг народа...
От этих двух слов в ту пору леденела кровь. Человек с клеймом "враг
народа" не мог надеяться на снисхожденье, он становился изгоем
и исчезал бесследно. Еще в училище мы читали о потрясающих "разоблачениях".
Погибали легендарные люди, чьи имена навеки связаны с историей советской
власти... Так называемые "враги народа" находились и среди
нас. Вдруг узнавали мы, что арестованы такие-то и такие-то боевые
товарищи, смелые, честные, безупречные люди. Что ни день, то "открытие"..
И вот ужасное обвинение пало и на мою голову. Враг народа... Это
я-то! Мне хотелось плакать, кричать, взывать к справедливости. Что
за чудовищная ошибка! Ну, виноват я, ну, накажите. Но-враг народа!..
Да никогда, никогда в жизни!
И вот долгими ночами, один-одинешенек, я много думал над тем, что
произошло, перебирал в памяти все сколько-нибудь значительные события
своей такой еще короткой, такой бесцветной жизни.
1936 год. Год замечательного взлета советской авиации. Беспримерные
перелеты, высотные рекорды," "Комсомолец, на самолет!"
- этот лозунг был в те дни самым популярным в нашей стране. Вот
один из номеров "Комсомольской правды" лета 1936 года.
Вся третья страница заполнена письмами юношей и девушек, которые
горячо поздравляют славных соколов-летчиков с их выдающимися успехами
и заявляют о своем желании влиться в ряды авиаторов. В центре газетного
листа большая фотография - улыбающийся юноша в шлемофоне, с пристегнутым
парашютом, снятый в полный рост, бодро шагает по полю аэродрома.
Под снимком подпись: "Кто он, этот молодой летчик? Нужно ли
называть его фамилию? Ведь он похож на тысячи своих сверстников,
обучающихся искусству летного дела в авиашколах, аэроклубах, планерных
станциях".
Снимок этот как бы символизировал массовый поход молодежи в авиацию.
Именно в те дни я и заявил своей матери о желании стать летчиком,
Мать пыталась отговорить меня. Она хотела, чтобы я стал врачом.
Почти всю жизнь она работала прачкой и знала: врач - человек обеспеченный,
уважаемый. Но я и слышать не хотел о враче. Тогда пошли к деду.
У нас уж так было заведено: что дед скажет, тому и быть, Дед Афанасий
был стар (дожил до ста семи лет) но сохранял ясность рассудка, был
крепок и, главное, удивительно справедлив. У него было шестнадцать
детей, и все слушались его беспрекословно. В Алма-Ату он приехал
из Воронежа, целый год ехал на волах...
Выслушал нас с матерью дед Афанасий и неожиданно изрек:
- На великое дело Серега решился, нехай летает. Грех обрезать крылья,
когда они сами растут.
Ах, если бы знал дед Афанасий, в какую беду занесут меня эти крылья!
Долго решалась судьба провинившегося летчика. Тряхнули тогда и деда
и мать - все узнавали, кто такие, нет ли хоть в родне вражеского
семени. Я не уверен, как закончилось бы дело, если бы не бригадный
комиссар Ветров (забыл, к сожалению, имя и отчество).
Он один нашел в себе силы встать на защиту молодого летчика. Мне
не довелось узнать, кто помогал бригадному комиссару в его борьбе
за мою жизнь (а ведь в то время такое заступничество грозило бедами
и самому Ветрову), но все завершилось благополучно.
И если мне не обрезали крылья, которые тогда только-только начинали
прорастать, то лишь благодаря стойкому заступничеству справедливого,
по большевистски ясновидящего человека с ромбиком бригадного комиссара
в петлице.
После окончания военных действий наша эскадрилья была вызвана в
Москву для получения правительственных наград.
Вечно юной, неповторимо прекрасной показалась нам древняя Москва.
Целыми днями ходили мы дружным табунком по ее улицам, площадям,
скверам. Великий город строился, озеленялся, москвичи деловито бежали
по своим учреждениям и заводам, а вечерами заполняли парки, кинотеатры,
кафе. Это был последний мирный год советских людей, и хоть события
в Абиссинии, в Испании, в той же Финляндии говорили о приближающейся
военной грозе, все же трудно было поверить, что ровно через год
над нашей страной нависнет мрачная туча, разразится невиданная в
истории кровопролитная война.
Группу летчиков часто останавливали москвичи, расспрашивали о военных
эпизодах. А неутомимые московские мальчишки ходили за нами стайками.
Милые неугомонные мальчишки! Совсем еще недавно я сам такими же
восторженными глазами смотрел на летчика в форме, который приезжал
в Алма-Ату набирать курсантов для Оренбургского училища. И вот теперь
мне самому приходится удовлетворять жгучее любопытство мальчишек.
А мальчишки хотят знать все, в каждом из них бьется горячее сердчишко
будущего Чкалова, Серова, Громова. Многие из этих мальчишек повзрослели
раньше поры, и вскоре нам довелось встретиться на фронтовых перекрестках...
Между тем наступил день вручения наград. Нечего и говорить о том
волнении, которое мы испытывали, пересекая Красную площадь от Исторического
музея к Спасской башне. На всех нас уже были заготовлены пропуска.
В торжественном зале нас принял А. Ф. Горкин. Он объявил, что Михаил
Иванович Калинин сейчас выйдет и как бы между прочим попросил нас
бы" поаккуратнее с рукопожатиями.
Отворилась небольшая боковая дверь, и вышел "всесоюзный староста"
- маленький сухонький старичок с бородкой клинышком. На нем серый
в полоску костюм, простенькие очки. Взгляд пристальный добрый.
- Поздравляю вас, Сергей Данилович, с правительственной наградой,-
тихим голосом произнес Михаил Иванович.
Помня предупреждение Горкина, я бережно подержал в ладонях слабую
старческую руку.
Ордена и медали получили все летчики нашей эскадрильи. Иван Иванович
Попов, командир эскадрильи, получил орден Красного Знамени, командир
звена Владимир Пешков был удостоен звания Героя Советского Союза.
Тут же, в Кремле, я прикрепил к гимнастерке орден Красной Звезды.
Впоследствии мне довелось много раз получать всевозможные награды,
но такого волнения, такого невыразимого подъема, как в тот памятный
июньский день 1940 года, я уже не испытывал никогда.
На прощание мы всей эскадрильей сфотографировались с Калининым и
вышли на Красную площадь. Летнее солнце щедро заливало огромный
город. На Красной площади все было торжественно и величаво. Замерли
часовые у мавзолея, сумрачно застыли у кремлевских стен сизые ели,
С разноцветных маковок Василия Блаженного на нас, казалось, взирали
века богатой событиями российской истории. В безоблачном голубом
небе над Кремлем парило полотнище государственного флага страны
Советов.
Здесь, на брусчатке славнейшей площади, мы все поклялись не жалеть
ни сил, ни трудов, ни жизни самой, чтобы всегда чистым и безоблачным
оставалось небо над нашей Отчизной.
ГРОЗНЫЕ ДНИ
Воскресенье 22 июня должно было пройти как обычный
выходной день в воинской части. Днем на стадионе намечены были встречи
волейболистов, ближе к вечеру-футбольный матч, а вечером в клубе
готовился концерт художественной самодеятельности.
Встал я в этот день несколько позже обычного, вышел на балкон. С
высоты третьего этажа мне хорошо виден наш аэродром. Позевывая,
я облокотился на перила балкона. Было солнечно, жарко.
Но что это? Вместо привычной покойной картины аэродрома я увидел,
как по полю бегают солдаты охраны, разбирают оружие и занимают оборону.
Блаженное воскресное состояние слетело мигом.
- Маша,- крикнул я жене,- посмотри. Что-то неладно!
А в дверь квартиры уже стучал посыльный.
- Товарищ старший лейтенант, тревога!
Так началась война.
На аэродроме техники готовили самолеты. Когда мы прибежали, одно
звено истребителей уже поднялось в воздух для патрулирования. Боевые
машины унеслись в жаркое небо и скоро скрылись из глаз. Они искали
врага, но враг был еще далеко. Как сообщила вечерняя сводка, немецко-фашистские
войска вели бои на границе. Нашему полку было приказано обеспечить
охрану моста через Дон. Значит, скоро нужно ждать немцев и сюда,
к Ростову?! Неужели враг проникнет на нашу землю так далеко?
В обед у столовой нас всех ждали семьи. Жены плакали. Мы как могли
успокаивали их. Тогда не верилось, что немцы продвинутся вперед.
Мы были уверены, что врага остановят на границе, а затем боевые
действия перейдут на его территорию.
Однако с каждым днем сводки становились все безрадостней. Враг мощной
лавиной наступал на огромном фронте. Создалась угроза Ленинграду,
пал Смоленск, немцы рвались к Москве.
У нас пока было относительное затишье. Дни проходили в боевых учениях,
мы жили на аэродроме, спали под самолетами и ждали приказа вылетать.
Вечерами все собирались у репродукторов. Новости были угрожающие.
Немецкие войска приближались.
Война... Вот и война. Но как же так?-недоумевали мы.-Ведь буквально
на днях, 14 июня, за неделю до войны, было опубликовано сообщение
ТАСС о советско-германских отношениях. Я как сейчас помню это сообщение.
"По данным СССР,- говорилось там,- Германия так же неуклонно
соблюдает условия советско-германского пакта о ненападении, как
и Советский Союз, ввиду чего, по мнению советских кругов, слухи
о намерении Германии порвать пакт и предпринять нападение на СССР
лишены всякой почвы". И вдруг - как гром среди ясного неба...
Разумеется, мы тогда еще не знали, что Сталин, единолично принимавший
решения по важнейшим государственным и военным вопросам, допустил
крупную ошибку, недооценив реальной угрозы войны.
Немалая доля ответственности лежит на тогдашних руководителях Наркомата
обороны и Генерального штаба, которые плохо разобрались в создавшейся
военно-стратегической обстановке и не сумели сделать из нее правильные
выводы. Все это выяснилось гораздо позднее.
Фронт был уже недалеко.
Наконец пришел приказ вылетать и нам. Нас собрали по боевой тревоге.
Командир полка Попов коротко доложил обстановку. Нам предстояло
перебазироваться в район Таганрога.
Вылетали мы эскадрильями-одна за другой. Первой поднялась эскадрилья
Владимира Пешкова. Мы построились в боевой порядок и взяли курс
на запад. Там, впереди, измотанные и обескровленные, отчаянно дрались
наши войска. Мы спешили им на помощь.
Большую роль в первоначальном успехе немецких войск сыграла авиация.
Стремясь уничтожить советские воздушные силы и с первых дней войны
захватить господство в воздухе, немецкое командование сосредоточило
на восточном фронте, крупные силы своей авиации. Ко дню вероломного
нападения фашисты перебазировали к нашим границам около четырех
тысяч самолетов. Помимо этого более тысячи самолетов насчитывалось
у Румынии и Финляндии,
Внезапность нападения позволила врагу уничтожить огромное количество
наших самолетов непосредственно на аэродромах. Если к тому же учесть,
что на вооружении советской авиации находились в основном самолеты
устаревших конструкций, уступавшие немецким самолетам в скорости
и маневренности, то станет очевидным преимущество, которые располагал
противник.
И все же фашистские захватчики оказались бессильными подавить волю
советских людей к сопротивлению. И на земле и в воздухе враг встретил
та кой отпор, какого не ожидал,
В моих наушниках раздался быстрый говорок Николая Мурова:
- Сережа, Сережа!.. Вижу три самолета противника! Справа! Смотри!
Справа.
- Вижу,- ответил я и отдал команду: - Разворачиваемся для атаки!
Наше звено барражировало над линией фронта атаки.
Однако "юнкерсы", заметив советских истребите лей, стали
грузно поворачивать назад.
- Уходят, Сережа! - вновь услышал я беспокойный голос Мурова.- Ведь
уйдут!
- В погоню!
Но фашистские бомбардировщики быстро удалялись.
Преследовать их было бессмысленно. Мы вернулись на свой аэродром.
Слух о том, что мое звено встретилось со знаменитыми "юнкерсами",
скоро облетел весь аэродром. У наших машин собрались свободные от
полетов летчики, техники, бойцы батальона обслуживания. Всем не
терпелось узнать, каков враг, так сказать, "при близком знакомстве".
Ведь это была первая встреча нашего полка с немцами.
К сожалению, ничего подробно я рассказать не мог. Увидев нас, "юнкерсы"
благоразумно повернули вспять.
- Ага, значит боятся!-ликовали техники.
- А ты думал! Кричат -"юнкерсы", "юнкерсы"..
А они - видал?
Не-ет, бить можно и немцев. Дай только срок. Вот соберемся с силами
- да как двинем по зубам!
- Не так страшен немец, как его малюют.
Первая эта встреча с врагом, его трусость привели всех в боевое
настроение. Немцы тоже боятся нас, немцев тоже можно бить!
А фронт все приближался.
На нашем направлении войска, только что приступившие к укреплению
занимаемых рубежей, так и не успели создать прочную и устойчивую
оборону. Противник после кровопролитных боев занял Мариуполь.
Летать на боевые задания теперь нам было совсем близко - линия фронта
проходила неподалеку от аэродрома. Чтобы помочь нашим наземным войскам,
истребители тоже занялись знакомым еще по финской войне делом -
штурмовкой.
Упоенные победами, немцы вели себя нахально. Они подходили близко
к линии фронта с полным презрением к опасности. Пылили колонны автомашин
с пехотой, по обочинам дорог неслись мотоциклисты. Нашим истребителям,
проникавшим в тыл врага, это было только на руку. Низко, на бреющем
полете проносились мы над беспечным врагом, поливая его из пушек
и пулеметов. Наши летчики расстреливали захватчиков в упор, как
на полигоне. После налета ЛАГов в немецком тылу царила неразбериха
и паника. Горели разбитые машины, дороги и обочины усеяны трупами.
Боевой пыл, возбуждение наших летчиков были столь велики, что многие
не хотели вылезать из машин, дожидаясь в кабине, пока их заправят,
Бывало, сядет машина - ее тотчас окружают техники. Летчик высовывается
из кабины, торопит:
- Давай-давай! Скорее!
Командир полка Иван Иванович Попов приказывает:
- На отдых! Все. Хватит. Видите, уже вечер.
- Това-арищ командир,- обиженно заводит летчик,-до темноты еще разок
слетать можно. Ведь рядом же! Вы не знаете...
Попов сокрушенно качает головой:
- Ах, ребята, ребята. Смотри, Сергей, сами просятся. Цены нашим
ребятам нет.
Поздним вечером, когда налеты были закончены и в наступившей кромешной
тьме стал накрапывать мелкий дождичек, Иван Иванович вызвал меня
из землянки и сказал:
- Видно, не миновать нам все же подаваться назад в Ростов. А ну
как ночью он нагрянет на аэродром?.. То-то, брат.
Долго молчали. Значит, что же, снова отступление? А ведь оставляя
свои семьи в Ростове, мы были уверены, что немцы Ростова не увидят
никогда. Отступление... Проклятое, обидное слово!
- Съезди-ка, Сережа, в Ростов,- вдруг попросил меня командир полка.-
Посмотри там, что с нашими. Эвакуировать их надо.
Голос командира прозвучал глухо. Дождь барабанил по кожаному реглану.
Огонек папиросы изредка освещал подбородок Попова, и тогда я видел
горькую складку у его губ.
Той же ночью я вылетел в Ростов.
Город был в панике. Эвакуировалось оборудование Ростсельмаша, "Красного
Аксая" и многих других заводов и фабрик, лабораторное оборудование
вузов и научных учреждений, культурные ценности. Уходило на восток
население.
|
