В бой идут одни старики.
Сценарий фильма. ч.11

Макарыч проталкивается вперед. И когда Кузнечик оказался на земле, хватает его за уши и шумно целует, крича:
- Голубь ты мой!
Кузнечик интеллигентным жестом успокоил летчиков:
- Спокойно. Не надо оваций.
И пошел, оправляя гимнастерку, широкую на его узких плечах.

В столовую ворвался Скворцов.
- Ребята, ребята, наш Кузнечик идет!
- Кузнечик!
Мигом построились, ждут. И вот он появился, Кузнечик!
- Р-равняйсь, смирно! - скомандовал Титаренко. - Равнение на середину!
Кузнечик шел - одна рука за поясом, - принимая все! как должное. Кому-то в строю поправил ремень. В общей тишине прошел к столу, сел. Взял стакан с компотом, повертел, отставил. И строго спросил:
- Между прочим... Где мои сто грамм за сбитый?
И тут взорвалась тишина, бросились, затискали, шумят - слов не разберешь. Только:
- Какой сто грамм, дорогой, тебе бочка чачи!
Повелительным жестом потребовав тишины, Кузнечике уточнил:
- Я непьющий. Но - дело принципа!
И тут вбежал комполка - уже успел одеться, стереть со щек мыло. Бросился к Титаренко, обнял, кричит:
- Молодец, спасибо, спас полк! А сбил, сбил-то как!.. Ну, чего ржете? Отстань! - отмахнулся от Титаренко, который порывался сказать ему.
- Чего ржете? - напустился комполка на летчиков. - Учитесь! Почерк... против всех законов физики... на взлете!
- Да не я, послушай! - все пытается вставить слово комэск.
- А, помолчи! Начальник штаба, оформляй наградные документы.
- Не на меня, - прорвался, наконец, Титаренко. - Это на лейтенанта Кузнечика, э-э... как тебя, Александров сбил!
- Кузнечик? - ошеломленно спросил комполка.
- Вот именно, Кузнечик...
- Разыгрываете, да? - все еще не верит комполка.
- Нет, точно завалил, - подтвердил Скворцов.
- Ты сбил? - спрашивает комполка у Кузнечика так, словно: "Ты на луне побывал?"
- Так точно, - хладнокровно сказал Кузнечик. И тут же, оглянувшись на летчиков, добавил нахально:
- Я мог бы, конечно, и больше, но вы, товарищ командир своим нижним бельем распугали всех немцев.
Грохнули все вокруг. А комполка обнял Кузнечика.
- Ну, молодежь! Ас! Ну-у...

Вечерело. Последние лучи заката золотили облака, когда летчики второй эскадрильи, сопровождаемые собакой, шли через аэродром к леску, где стояли "кукурузники" женского полка.
Шли с музыкальными инструментами; Иван Федорович тащил огромный барабан.
Под раскидистыми густокронными деревьями большая брезентовая палатка желтовато просвечивается изнутри, движутся по стенам изломанные тени.
Комэск для порядка постучал и, откинув полы, вошел.
- Разрешите?
И недовольно нахмурился: в длинной палатке у стола, у стен уже расположились гости - первая эскадрилья и самый бойкий, Савчук, авантажно расположившись в центре, рисовал руками:
- Захожу я ему в хвост!..
Кузнечик констатирует.
- Снабженцы уже здесь.
Титаренко решил не обращать внимания на соперников.
- Добрый вечер!
А за ним и вся вторая идет, вручает летчицам золотистые букеты из желтых осенних листьев.
- Здравствуйте!
- Дары лесов!
- Боевым подругам!
- Как перебазировались? - на правах старого знакомого обращается Титаренко к Зое.
- Очень хорошо.
А Кузнечик уже галантно вручает букет листьев молоденькой брюнетке. И тут комэск-один, взяв букет, решил отыграться. Критически повертел ветки, а потом ткнул букетом куда-то за спину:
- А вот за это можно загреметь на "губу". И разъясняет девушкам:
- Старшина на весь полк заготовил березовые веники для бани. А они увели!
Но зря он затронул Кузнечика.
Беря под руку брюнетку и ведя ее мимо первоэскадрильцев, он, поглядывая на них, говорит спутнице с каким-то даже сожалением:
- Вы на них не обижайтесь, пожалуйста. Так вообще ребята они ничего. Но вот некоторая эстетическая недоразвитость... - он сокрушенно пошевелил пальцами.

А Титаренко тем временем подчеркнуто громко спрашивает:
- Зоечка, а скажите, пожалуйста, кто вот эти парни? По-моему, они не из нашего двора...
Тут Вано сунулся к нему;
- Они даже не с нашей улицы!
- Это точно, Вано!..
Закат угасал, и плотные облака сгущались на небе, лишь
кое-где в просветах чуть светило небо. Рокотали моторы механики проверяли их, гоняя на холостом ходу. Пал лёгкий вечерний туман, и по колени в нем брели с тяжелыми снарядными ящиками оружейники. Полк готовился к бою. В палатке веселье в разгаре. За общим столом - оживленно, Савчук стучит вилкой по тарелке, пытаясь навести порядок. А Кузнечик - видно, речь говорил - пытается перекричать всех:
- Я о другом!..
- Тише! - проговорил Савчук. - Товарищи, прошу тишины... Лектор Кузнечик просит еще две минуты.
- Пожалуйста!..
- Нарушишь - выгоним из палатки...
- Продолжайте, лектор Кузнечик!
- Давай.
И когда притихли, Кузнечик сообщил:
- Я о любви...
Кругом возмущенно и насмешливо загудели.
- Да нет, я не шучу! - горячо говорит он. - Я серьезно, ребята. Вот ведь люди, человечество, должны же когда-нибудь понять, что ненависть разрушает. Созидает только любовь! Только любовь, - повторил он в тишине. И тогда отозвался Титаренко.
- Любовь, - сказал он с горечью. - Мы вот с Серегой от Бреста до Сталинграда топали - с любовью... и от Сталинграда сюда, до Днепра - с любовью...
Он говорит внешне спокойно, но с огромной душевной силой, и тем весомее его горькие слова:
- Я по этому маршруту смогу через сто лет без карты летать... Потому что по всему маршруту могилы наших ребят из поющей... и там не одна эскадрилья, там дивизия легла!.. А сколько еще...
Он передохнул и сказал выстраданное и заветное:
- Вот в Берлине, где-нибудь на самой высокой уцелевшей стене, я с огромной любовью напишу: "Развалинами рейхстага удовлетворен!" И - можно хоть домой, сады опрыскивать...

Все помолчали, думали о том, далеком еще Берлине, о том, кому из них доведется увидеть его. А комэск-один, Бакарь, сказал серьезно:
- Когда вы будете в Берлине автографы оставлять, я вас очень прошу, посмотрите повнимательней - там уже будут наши подписи, первой эскадрильи!..
- Да какая разница, браток, - сказала Зоя. - Наши или ваши...
- И вообще, - сказал Титаренко, - там первый распишется рядовой пехотный Ваня.
- Да и по праву! - заметил Скворцов.
Тут Кузнечик подошел.
- Вот так! - и, протянув комэску трубу, напомнил:
- Командир! Все преходяще, а музыка - вечна?
Улыбнулись пилоты, и Скворцов подытожил:
- Будем жить!
- От винта, - скомандовал, вскакивая, Титаренко.
А Зоя вспомнила:
- Слушайте, ну, мы когда-нибудь услышим лучшего солиста 1-го Украинского?
- Будущего солиста Большого театра? - улыбнулся Скворцов, а Титаренко небрежно добавил:
- Так это запросто!.. - и взмахнул рукой. Вступила музыка. И запел Скворцов. Умел петь!

Нiч яка мiсячна, зоряна, ясная...

Прекрасен голос, и прекрасна песня.

Видно, хоч голки збирай...

Нет, не зоряна и не ясная ночь проходит перед нами под эту песню. В бушующем огне горящих городов. Разрываемая вспышками десятков орудийных стволов.

Вийди, коханая, працею зморена,
Хоч на хвилиночку в гай!..

Не выйдет дивчина в гай, она в этот час в измазанной окопной глиной шинели, сгибаясь, как тростинка, под непосильной тяжестью, тащит из боя изранненого, в кровавых бинтах солдата.

Ти не лякайся, що своi нiженьки.
Вмочиш в холодну росу...

Засмущались летчицы. Задумчивые девичьи лица.

Я ж тебе, вiрная, аж до хатиноньки
Сам на руках однесу.